На противоположной стороне аллеи, шагах в двухстах от себя, я увидела темный силуэт повозки. Я снова побежала. Сердце колотилось у меня в груди, в левом боку закололо. Мне не хватало воздуха. Эти двести шагов стали самой длинной дистанцией, которую я когда-либо преодолевала бегом. Князь Долгорукий нагнулся и за руку втащил меня в двуколку. Я проговорила, задыхаясь:
— Гони!
Он щелкнул кнутом. Испуганная лошадь рванулась вперед. Князь Долгорукий во весь дух несся сквозь эту тихую весеннюю ночь, и я была благодарна ему за молчание. Я оглянулась. Скрытый влажной темной завесой, дворец Тюильри исчез.
— Это был конец моих личных отношений с Наполеоном, — сказала я хрипло. Мне пришлось откашляться. — Сегодня я видела его в последний раз в своей жизни.
Налетевший порыв ветра сорвал первые опадающие лепестки цветов с деревьев и бросил их перед нами на дорогу. В тот момент я не знала, что ошибаюсь. Тогда это казалось невозможным, но мне все же еще представилась возможность увидеть его.
Полчаса спустя мой побег чуть было не провалился. Мы уже сидели в большой дорожной карете — князь Долгорукий, собаки и я, — и кучер уже направлял четверку лошадей в сторону улицы, когда прямо на бульваре сломалось колесо. Казалось, чем больше я нервничаю, тем дольше будет тянуться ремонт. Князь Долгорукий вовсю ругался по-казацки, с кучера пот катился градом, а я наблюдала, как бледнеет ночь и все больше светлеет небо на востоке. Потом начали мелодично насвистывать дрозды и свет уличных фонарей растворился в утренней заре.
Наконец можно было ехать дальше. Карета прогромыхала по все еще не проснувшемуся Парижу и стала выезжать на дорогу на Нантейль. У последней почтовой станции возле городской окраины нас остановили двое жандармов. Они замахали руками, приказывая кучеру свернуть на обочину. Князь Долгорукий высунулся из окна, чтобы узнать, почему нас задерживают, и вдруг увидел перед собой серое лицо Фуше.
— Доброе утро. — Фуше учтиво поклонился и подошел к дверце кареты. — У меня приказ арестовать мадам Казанову, — вежливо сказал он, наслаждаясь ужасом, который вызвали у нас его слова. Затем улыбнулся, обнажив свои мелкие острые зубы. — Но, к сожалению, я не встретил ее. Мне придется доложить императору, что мадам Казановы в Париже больше нет. — И он добавил: — Желаю вам приятного путешествия. Передайте мой привет России. — Он поднял руку, разрешая нам следовать дальше. — До встречи в Париже, мадам, — негромко сказал он и отступил на обочину.
Глава одиннадцатая
Наполеону не суждено было стать зятем российского императора, вместо этого он женился на дочери императора Австрии. Это произошло вскоре после того, как начатая Наполеоном война с австрийцами завершилась подписанием в Шенбруннском дворце в Вене мирного договора с продиктованными им же условиями. От своей очаровательной Жозефины император Франции избавился так же холодно и бессердечно, как от всех остальных женщин, которые уже не обещали ему более никаких преимуществ. Его новой супругой стала пухлая девятнадцатилетняя эрцгерцогиня Мария-Луиза, которую Наполеон никогда раньше не встречал и с которой он познакомился уже на брачном ложе. Воспитанная в духе глубокого уважения к династии и к выполнению супружеского долга, Мария-Луиза полностью оправдала надежды Наполеона — она вскоре забеременела и родила долгожданного наследника престола Французской империи. Еще в утробе матери он уже был удостоен титула короля Рима. Невероятная, безумная мечта Наполеона о мировом господстве начала, похоже, сбываться, обретать реальность. С непоколебимой уверенностью, император Франции объявил в Париже: «Французская империя будет господствовать над всеми остальными империями!»
Обо всех этих событиях я узнала, находясь на безопасном расстоянии от французской столицы. Я вернулась в свой дом в Санкт-Петербурге, и «русская жизнь» леди Сэйнт-Элм благополучно продолжалась. Иногда мне даже казалось, что я никуда не уезжала отсюда. Я снова увиделась со своими друзьями, знакомыми, встречалась с императором Александром и снова была его любовницей.
Брюс Уилсон по-прежнему жил в Санкт-Петербурге и все так же посасывал свою трубку. Официально он учил меня русскому языку, а неофициально оставался все таким же центром сосредоточения информации. Он приветствовал меня точно так же, как и провожал, — крайне сдержанно. Мой отчет о пребывании в Париже Брюс никак не прокомментировал.
— Поскольку вы вернулись, — сказал он, судя по всему, оставшись равнодушным к моим достижениям, — вам опять предстоит посещать мои занятия. Я жду вас у себя раз в неделю.