Постигшее Наполеона несчастье открывало передо мной возможность доказать свою сердечную привязанность к нему. Если я сумею убедить его, что моя вера в него неизменна и что я остаюсь на его стороне и в хорошие, и в плохие времена, не заставит ли это Наполеона полюбить меня? Ведь любовь начинается с восхищения — он сам так говорил.
Наступила весна. Деревья и кусты стояли, окутанные желто-зеленой дымкой, повсюду распускались почки, а в высоком и чистом небе светило солнце, с каждым днем все сильнее и сильнее пригревая землю. Держа в руке туфли, я бежала босиком по сухой, растрескавшейся почве и чувствовала, как первые травинки щекочут ступни. Я торопилась в рощу. Недавно, выглянув в окно, я увидела, что именно туда направляется Наполеон. Он шел, опустив голову и заложив руки за спину, весь вид его говорил о состоянии глубокого уныния и покинутости. И при этом он был один.
Надо воспользоваться этой возможностью. Наступило время сиесты. Я выскользнула из дома незамеченной и сейчас неслась во весь дух за Наполеоном. Однако он нигде не попадался мне на глаза, а я уже с трудом переводила дыхание. И все-таки я должна его найти.
В роще было прохладно, царил полумрак. Лишь кое-где сквозь просветы в густой листве пробивались тонкие лучики солнца. В тишине слышалось только мое учащенное дыхание. Неужели я проскочила мимо него? А может, он поднялся еще выше в гору или, наоборот, спустился к морю? Я решила идти дальше — до самой вершины. Ноги мои уже ныли от усталости и были в кровь исцарапаны сухим кустарником. Наконец я выбралась на небольшую полянку. За тонкими высокими соснами открывалось море. Я остановилась, ощущая дрожь в коленях. Наполеон стоял, прислонившись к стволу, и внимательно изучал сверху город. Проследив за его взглядом, я поняла, что он смотрит на крепость. Когда я окликнула его по имени, он, похоже, нисколько не удивился моему внезапному появлению. Мельком взглянув на меня, он снова перевел взгляд на город.
— Я в ужасном положении, Феличина, — произнес он монотонным голосом. — Если бы не жуткая анархия в Париже, я бы уже давно стоял перед военным трибуналом. Я просрочил возвращение из отпуска на четыре месяца, и мне сообщили, что на мое место назначен другой офицер. Если я появлюсь в своем полку в Валансе, меня могут объявить дезертиром. Даже не знаю, что мне теперь делать. — Его щеку исказила судорога; казалось, он старается сдержать слезы. — Я потерпел поражение.
— Неправда, — быстро сказала я. — Я верю в тебя. Верю в то, что тебе суждено свершить великие дела, обрести величие. Сейчас тебе нужно просто принять решение. Ты должен поехать в Париж — там ты сможешь продвинуться. Для этого у тебя есть и ум, и талант, и воля. Нельзя терять мужество — это главное. Никто не сможет изменить твою собственную судьбу.
Он тотчас же повернулся ко мне и сильно, до боли, сжал мои плечи.
— Да, — проговорил он, задыхаясь, — ты тоже чувствуешь это, правда? Я знаю свою судьбу и уверен в своих способностях. И знаю, что могу убеждать, вести за собой людей. Я мог бы укрепить государство, сделать его непобедимым. Но для этого мне нужна власть, и прежде всего возможность доказать, что я не такой, как все, что я лучше всех. — Его лицо снова порозовело, глаза заблестели. Я подумала, что он и в самом деле какой-то одержимый. Он же отчаянно стиснул меня в объятиях, как будто просил утешительных слов, желая обрести уверенность и надежду.
— Я буду верить в тебя, — прошептала я у самых его губ, — что бы ни случилось.
Наполеон поцеловал меня — и весь мир вокруг словно перевернулся. Он еще крепче прижал меня к себе и принялся целовать так, словно мои губы могли дать утешение и мужество, в которых он так нуждался. Я закрыла глаза — сейчас я была готова на все. Наполеон был первым мужчиной, к которому меня влекло всем сердцем, душой и телом. И он стал первым мужчиной, которому я отдала себя, потому что мне самой этого хотелось. Он взял меня на руки и понес туда, где землю под деревьями устилал мох. Я забыла обо всем на свете, получая наслаждение от его ненасытных губ и рук, которые ласкали меня и которые знали, как пробуждать, как удовлетворять желание. Не существовало больше ни стыда, ни соображений рассудка. Он искал утраченную уверенность в себе, а именно я нашла ее. Вокруг больше не существовало ни времени, ни пространства — осталось только это удивительное ощущение утоления внезапной страсти, которую я приняла тогда за любовь.