Поэтому я избегала отца, иначе пришлось бы рассказывать ему о том, какой камень лежит у меня на душе. Я не хотела лгать отцу, а сказать ему правду не могла.
Невыразимое желание отомстить преследовало меня днем, постоянно терзало по ночам. Я стала худой и злой, как бродячая кошка. Иль Моро нигде больше не попадался мне на глаза — он попросту исчез. Но что, если он снова объявится и начнет похваляться тем, что овладел мной? Как я смогу заставить его замолчать? Я ломала над этим вопросом голову и едва не сошла с ума от сознания своей полной беспомощности.
Состояние сумятицы в моей душе усугублялось погодой. Над городом постоянно висел густой зимний туман, и все дни с утра до вечера были на редкость сумрачными. В доме постоянно горели масляные лампы, за окнами затаилась серая тоска. Ощущение приближающегося несчастья не давало мне покоя. Я не знала, чего именно боюсь, но какая-то неизвестная угроза неотвратимо надвигалась на наш дом, вселяя в меня страх и превращая твердую почву под ногами в гибельное топкое болото.
А когда наступило время карнавала, на душе сделалось еще хуже. Дело в том, что я никогда особенно не любила подобное, приуроченное к календарной дате веселье — в эти несколько разгульных дней можно было делать почти все, что обычно запрещалось. За эту непродолжительную свободу полагалось потом каяться и исповедоваться в церкви, искупая совершенные грехи постами и молитвами. Не нравился мне также и старинный корсиканский обычай, когда «король карнавала» оценивал состоятельность той или иной семьи и тем самым определял размер ее пожертвований в виде вина, мяса и пирогов. Поскольку семья Казанова относилась к числу наиболее зажиточных, каждый год к карнавалу нам приходилось жертвовать две корзины цыплят и колбасы, а также целый бочонок вина. Таким образом, я должна была наблюдать, как все эти вкусности поглощаются другими, довольствуясь лишь сухим козьим сыром и пирогами из подпорченной муки, которые приносили семьи бедняков. И вот опять начался карнавал, и снова горожане пели и плясали на улице Корсо, устраивали всевозможные розыгрыши и смеялись. Их смех неприятно отдавался у меня в ушах — мне казалось, что сама я уже никогда не буду смеяться.
Мой вид начал раздражать отца.
— От такого выражения лица, как у тебя, мое вино превращается в уксус. Хватит мечтать и вздыхать. Мне не нужна плакучая ива вместо дочери. Ты пойдешь вместе со мной на бал «короля карнавала».
— Я не хочу никуда идти, — возразила я. Мой отец выразительно взглянул на меня.
— Ты сделаешь так, как я хочу.
Бал на базарной площади был в полном разгаре. Кузнец Валентино гордо восседал во главе изысканного праздничного стола с короной «короля карнавала» на своей бестолковой башке. Рядом с ним сидел мой отец, празднично разодетый: красный берет, черный, отделанный бархатом плащ; за поясом пурпурного цвета виднелась рукоятка кинжала с инкрустацией из слоновой кости и перламутра. Встретившись со мной взглядом, он поднял кубок в знак того, что пьет за мое здоровье. Я улыбнулась и помахала в ответ рукой. Не хотелось омрачать ему праздник — пусть думает, что мне тоже очень весело.
Вся площадь была ярко освещена факелами, и запах горящей смолы смешивался с соблазнительными ароматами пищи. Но как только я увидела Иль Моро, у меня пропал всякий аппетит. От ненависти к этому человеку внутри все сжалось, во рту появился неприятный привкус.
Иль Моро стоял рядом со своей блондинкой. На ее светлых волосах играли отблески огня, она раскачивалась всем телом из стороны в сторону, отчего сильно колыхались и юбка, и ее полная грудь, и не переставала хихикать после каждого его слова. Она притягивала к себе взгляды всех мужчин на площади, включая моего отца. Отец вдруг встал из-за стола и направился в ее сторону. Он подошел и перекинулся с ней словом, не обращая ни малейшего внимания на ее кавалера. Ведь для него Иль Моро попросту не существовал.