- Они правы, - согласилась я, - но ты объяснила, с кем мы.
- Объяснила, а он свое...
- Кто - он?
- Главный их, Марат, что ли. Я плохо расслышала... Страшный такой.
- Чем страшный?
- Лицом. Ужас какой... Его собаки порвали, смотреть невозможно... Он-то и потребовал: "Познакомьте с представителями штаба, побег отложите, пока я сам все не укомплектую. Возможно, не всех женщин придется включать". Слыхала, какой дружок выискался?
Это и меня возмутило.
- На чем же, - спрашиваю, - порешили?
- А ни на чем. Пусть, говорит, придет ваша старшая - мадам Любовь, посмотрим, что за певица такая... Скажи, Любочка, ведь их на праздник не выпускали? А уже в курсе дела...
Удивляться нечему. В лагере работал свой "беспроволочный телеграф". Но зачем ему я? Из любопытства, что ли? Нашел время... Почему этот Марат требует отложить побег, когда вот-вот порожняки подадут и... поминай как звали. Уж я ему отложу, я его укомплектую... Не хочет, пусть остается. Мы никого не неволим. А командовать у нас есть кому. Не на том свою мужскую гордость выказывает...
Вот что я собиралась сказать этому Марату.
Да не сказала... Мы сидели в темном кутке, я, пан Владек и Марат. И весь мой запал растаял. Марат молчал, поджав под себя ноги, покачивая большой страшной головой. Смотреть на него было и больно, и нельзя было не смотреть. Чем-то он словно притягивал к себе, будто требовал: "Не отворачивайся, запомни, что со мной сделали..." Видно, был он еще не стар. У заключенных вообще трудно угадать возраст, а тут и подавно. Видно, был крепкий хлопец. Сейчас исхудал - стал похож на индийского идола. Или на рисунок какой-либо иллюстрации ада. Особенно лицо.
В темноте словно светились рубцы рваных ран. Губы скривлены. Один глаз казался больше другого, и оба глядели почти не мигая, только изредка прикрываясь толстыми, без ресниц, веками.
На него нельзя было смотреть без содрогания, и я, боясь выдать свое чувство, чаще обращалась к пану Владеку. А Марат смотрел на меня и молчал. Тяжело, до дрожи сложенных на коленях, искусанных рук.
Когда я только вошла, что-то мелькнуло на его лице, какая-то жалкая радость, что ли... Мне нельзя было долго задерживаться в их бараке. Коротко рассказав о нашем плане, я спросила:
- Согласны вы с нами?
Марат ответил, даже не взглянув на пана Владека:
- Согласны. - И чуть помедлив: - Как же мне не согласиться с тобой, товарищ Люба.
"Товарищ Люба" - так меня называли только в нашем отряде, в Белоруссии. Конечно, Марат мог и случайно сказать так. Не мадам Любовь, как называли меня после праздника и французы и наши, а "товарищ Люба". Я лишь успела подумать об этом - Владек отвлек меня вопросом:
- Пани Люба ма расчет на штейгера? Так?
- Да, - отвечаю, - он должен помочь...
- Не, пани, не! - Владек закрутил головой. - Тэ раз штейгер юж арестованы...
- Франсуа? Когда? Кем?
- Тэн Бусел (аист), пся кревь, - пояснил Владек, путая польские слова с русскими и белорусскими, - полицай на шахте, Шарль, пся кревь.
Час от часу горше. Казалось, штейгера не должны были тронуть. Правда, арестовали его не немцы, а Шарль... Уж не мстит ли он Франсуа за стычку в день праздника? Тут в какой-то мере я виновата.
Франсуа:
Я не виню мадам, хотя других причин у него не было. Каждый поймет, une jolie femme* - достаточная причина для ревности. Ну, а где ревность, там и подлость. Не о всяком мужчине так скажешь. Но что вы хотите от тупого мужика? Обрадовался, что ему на время доверили власть, и загнал меня в кутузку. Сначала я думал - шутка ненадолго. Покажет силу и выпустит. Потом стал размышлять: ведь дурак не понимает, что начальство хватится штейгера и тогда ему придется объяснять свой поступок, выдумывать оправдание. Его оправдание превратится в мое обвинение. Дело перейдет из тесной шахтерской кутузки в комфортабельные апартаменты гестапо...
______________
* Хорошенькая женщина (франц.).
Мой бог! Я мог здорово влипнуть.
Если к тому же шахтеры наладят побег из лагеря русских, о чем я начал догадываться, можно было считать, что моя игра сыграна до конца.
Герр Индюк вытащит на свет расписку за мадам, это уж обязательно. Неважно, что я давал ее, имея в виду день спектакля, и за остальное отвечать не обязан. У них ответишь не за то, в чем виноват, а за то, о чем они спрашивают. Я заложил себя, и этого достаточно. Вам известно, как поступали наци с заложниками?..
Люба:
В том-то и дело. Не могла я оставить Франсуа в таком положении. Но как быть с побегом? Бежать должна не одна я. Что делать?
- Придется обойтись без твоего кавалера, - сказала Надя, - поговори с Машей. Может, ее механик поможет нам из шахты всем вместе выйти?.. Жаль мосье Франсуа, да вины тут нашей нет.
Легко ей так говорить. Я-то знала, чья тут вина... Лежу ночью на нарах, мучаюсь. Слышу, в каждом уголке шепчутся, друг с дружкой советуются:
- Что с собой брать? Сколько хлеба кто приберег?
- Надеть надо все теплое, зима на дворе... Дадут ли оружие?
А у меня из головы Франсуа не выходит. Он за меня заложником остается. Почему-то перед глазами не Франсуа, а Марат. Лицо синее, в рубцах... Гоню его от себя, стараюсь о другом думать.
Если завтра Франсуа не появится в шахте, на него бог знает что наплетут. Пытать станут собаками... Опять это лицо... Надо решиться...
Тихонько поднялась, вылезла из-под тряпья. В одной сорочке, только платок темный на плечи накинула. Не надевая деревянных башмаков, чтобы не стучать, вышла в уборную.
Еще третьего дня, когда мы к "вальсу" готовились, на всякий случай в уборной расшатали окошко. Его легко вынуть и выскочить у задней стены барака. Тогда же мы несколько лазеек в другие кварталы наметили. Этим я и воспользовалась.
Ночь была холодная, ветреная, с мелким секущим дождем. Даже часовые в затишь попрятались. Я платком закуталась и ползла от барака. Минула кухню. Стала под проволоку пролезать на плац, платок зацепился. Сбросить его не могу, в белой сорочке сразу заметят. Потянуть сильней боюсь: вдруг проволока с сигнализацией?.. Лежу не дыша. Ветер воет, в лицо дождем бьет... За дальними ограждениями эсманы в черных плащах с фонариками и собакой проходят. Заметят, натравят, как на Марата... Я невольно лицо руками закрыла. Жду, вот-вот надо мной овчарка задышит... Сколько пролежала, не помню. Наверное, это был не малый кусок моей жизни. Очнулась, когда ветер сам сорвал платок и на меня бросил. Исчезли черные эсманы. Может, их вовсе и не было? Только причудилось?.. Благополучно выползла к эстакаде, к казарме, где меня гримировали. Там жил Шарль... Он видел меня, когда я надевала красивое платье, видел на эстраде, накрашенную и причесанную, представляете, какой я предстала теперь перед ним? Думаю, никто никогда так не приходил на свидание... Ну да, я пришла к нему. Ничего другого не оставалось...