Нам сообщили приказ из Нанси от штаба: ни в коем случае не нарушать лагерных правил, не вызывать никаких подозрений. Если мне разрешат выступить, то петь что угодно, кроме советских или революционных песен…
– Ваша демонстрация только обозлит гестапо, – разъяснил дядюшка Жак. – Чего вы добьетесь? Нескольких арестов, а может быть, и смертей? Нам и так, возможно, не обойтись без жертв в этот день…
– Ладно, – поспешно перебил его другой шахтер, – надо сказать им…
И тут мы узнали такое, от чего голова закружилась: штаб готовил нападение на лагерь. Вот это праздник так праздник… Расчет на внезапность. Чем веселей будет гулянье, тем меньше бдительность охраны. Подробно, что кому делать, лагерный комитет узнает от уполномоченного штаба. Он привезет инструкцию… Сейчас же важно было уладить дело с комендатурой.
В это время подошел Франсуа. Все замолчали. Вероятно, он почувствовал, что от него что-то скрывают, и потому, кивнув мне, обратился к шахтерам сухо-официально:
– Я говорил с комендантом относительно праздника…
Дядюшка Жак даже вздрогнул. Еще бы, штейгер мог испортить все дело. Что он там наговорил коменданту?
– Мосье Индюк, – продолжал Франсуа (они так называли коменданта за синий висячий нос и красные щеки), – да, мосье Индюк был великодушен, как Цезарь. Он не возражает. Пусть участвуют и заключенные. За каждого из них отвечают трое вольнонаемных. Согласны?
– За что отвечают? – не понял дядюшка Жак.
– Вольнонаемные станут как бы заложниками. Дадут расписки. Я уже заложил себя за мадам, – он показал на меня, – если все еще хотите, чтобы она пела…
– Хотим, конечно, хотим! – ответили шахтеры. – О! Тре бьен… Ах, мосье штейгер, какой молодец, он же совсем свой парень!
Они хлопали Франсуа по плечу. Франсуа улыбался. Ему были приятны похвалы товарищей.
Поздравляли и меня. Я вытирала грязные ручьи на щеках и думала: «Знал бы мосье штейгер, за кого он себя заложил…»
Франсуа:
Конечно, я не знал ничего. Я шел к Индюку, ожидая отказа, брани, возможно даже наказания… Зачем я тогда шел? Меня устраивал любой ответ. Я хотел сдержать слово, данное женщине, а что из этого получится, было не так уж важно. И говорил-то я без всякой настойчивости. А мосье Индюк распустил хвост.
– Битте шен, гер штейгер… Вы есть организатор спектакля?
– Нет, мосье комендант, я здесь ни при чем…
Это несколько удивило его.
– Почему же вы просите о какой-то девице? – Он подмигнул мне. – Она ваша медхен фюр…
– Нет, нет… – Я ответил, как подсказала мадам: – Шахтеры хотят послушать хорошие песни, а русские обещали за то лучше работать.
Индюк заклокотал, изображая смех.
– У нас достаточно средств заставить их лучше работать.
– Как вам угодно…
Я уже собрался уйти, но он остановил меня:
– Не торопитесь, герр штейгер. Я не говорю, что ваше средство плохо. Скажите лишь мне, чья это затея – праздновать святую Барбару вместе с заключенными?
Похоже, Индюк предлагал мне нечто вроде доноса.
– Вам не трудно узнать, чья затея. Говорю: я ни при чем…
Он насмешливо посмотрел на меня.
– Яволь! Совсем не трудно узнать, а зачем? Я хочу видеть порядок. Организаторы составят список, кто отвечает за заключенных. Вот и все. Я дам вам много участников и… Еще больше зрителей… Мерси.
Откуда мне было знать, что за день до моего разговора с комендантом уполномоченный штаба прибыл из Нанси в наш городок Тиль?..
От Нанси до Тиля недалеко. Троян хорошо знал дорогу, знал даже, где встретятся фельджандармы, где немецкий патруль. Троян еще раз перечитал листок… В коротких фразах подведен итог всеночному спору в штабе на квартире русского художника Тарасова. В конце концов победило предложение Марселя: назначить штурм на четвертое, день Барбары.
– Во всех поселках будет играть музыка, и, конечно, боши захотят потанцевать с шахтерскими женами… Пусть на этот раз наши девчонки потрясут своими юбками и старики достанут припрятанное вино…
Задумано неплохо. Все детали разработаны тщательно. Вот они, на этом листке. Где, когда, кому занять какую позицию…
Надо хорошенько запомнить. На случай, если придется листок уничтожить, в памяти останутся условные названия сигналов, обозначение исходных позиций.
Листок он положил в верхний карман пиджака, под платочек. Так легче, не копаясь в подкладке, смять его и незаметно выбросить или проглотить.
Если остановит патруль и потребует: «Папир!»,[12] потом, ощупав карманы, спросят: «Кайн револьвер?» – можно немного поиграть с ними. Револьвера у него нет, никогда не носит с собой. А «папир»… Где же они, документы? Ах, вот, положил, знаете, так, чтобы не потерять Битте, документы отличные, по всем правилам…
И вообще все шло хорошо. В Тиле, возле старого со бора из серого камня, его ждут двое своих. Он пройдет, насвистывая старый вальс. Даже промурлычит:
Эту песню услышат не только те двое, что ждут у собора. Ее вдруг запоют в самый разгар праздника. Ох и завизжат же серо-зеленые крысы, когда козырь пойдет на козырь… Настоящая война только начинается. Вот именно, настоящая, народная… «Вперед, сыны отчизны милой!»
Троян улыбнулся. Мысли обгоняли его, забегая вперед, а спешить не надо. Солнце еще висит над крышами. На главной улице городка много людей. Идти надо спокойно, не вызывая ничем подозрения, и все будет хорошо. Предчувствие никогда не подводило Ивана. Он ощупал свои карманы, зная, что делает это напрасно. Сигареты давно кончились. Осталось два талона от присланной Гастоном продовольственной карточки. Возможно, по ним удастся получить что-нибудь здесь, в Тиле? Где же он видел табачную лавочку? Иван оглянулся и поймал на себе взгляд идущего следом мрачного верзилы в резиновом макинтоше.
«Бывают же такие уроды», – подумал Иван, продолжая шагать под свист «Вальса Клико».
Навстречу шел маленький, веселый французик в синем берете, яркий антипод верзилы. Он тоже насвистывал и помахивал ручками в такт. Иван улыбнулся: «Как не одинаковы люди…»
Французик отозвался на улыбку прохожего:
– Хороший вечер, мосье, не так ли?
– Очень хороший, – приветливо ответил Иван.
– А который час? – Французик остановился.
Иван взглянул на часы:
– Еще нет восьми, без четверти.
– Не может быть… – огорчился француз. – Вы ошиблись. Можно взглянуть?
– Прошу, – Иван протянул к нему левую руку с часами и на мгновение удивился, как быстро и ловко французик защелкнул на ней браслет наручников.
– Ах, мосье, я рассчитывал встретить вас раньше…
Правая рука секунду оставалась свободной. Еще можно успеть ударить плюгавого или выхватить листок из кармана…
Поздно. Верзила, как клещами, сжал правую руку и вывернул ее за спину.
Это видели и даже слыхали обрывки фраз те двое, на углу у собора… А больше никто ничего не видел. Никогда никто не видел больше красивого человека – французского коммуниста Ивана Трояна, русского патриота. Никогда…
Люба:
Все шло хорошо… Так хорошо, что я начала тревожиться… То о празднике мы с опаской шептались, то заговорили во весь голос.
Блоковые объявляли:
– Кто хочет погулять во славу святой Барбары, должен не лениться.
Большинство наших женщин старались изо всех сил, вызывая насмешливое одобрение надзирателей.
Они думали, что мы надрываемся ради нескольких часов праздника. Пусть… Хорошо смеется тот, кто смеется последний…
Я уже представляла себе, как все произойдет. Теперь, когда мы ехали на работу через лес, внимательно приглядывалась к местности.
В овраге или под мостиком, а скорей всего, за густым колючим кустарником притаятся стрелки-франтиреры. Подойти им не трудно. У нас в Белоруссии немцы вырубали все вокруг лагерей и своих гарнизонов, – боялись партизан. Здесь же не тронули ни лес, ни кустарник.