Они протиснулись к центру другого круга стоящих и сидящих на корточках арабов. Здесь центром была большая жаровня, поблескивающая красными угольками. На жаровне были уложены шампуры (не меньше двух дюжин), с нанизанными на них маленькими кусочками мяса. Воздух вокруг был напоен ароматом жареной баранины и специй. Карлотта закрыла глаза и втянула носом воздух.
– Пахнет невероятно вкусно.
Джереми посмотрел на нее.
– Хотите попробовать?
После недолгого колебания, она решилась.
– Пожалуй.
Джереми подошел к жаровне и дал шашлычнику монету. Араб подал ему два шампура, держа их за ярко раскрашенные резные деревянные ручки. Джереми протянул один Карлотте.
– Напомните мне привести вас сюда на ужин. Это стоит пять пенсов.
Карлотта потрясла шампуром и вопросительно поглядела на него.
– А как вы предлагаете это есть?
– О, тут должно быть два этапа. Первый: вы ждете, пока шашлык немного остынет. Затем приступаете ко второму этапу – я вычитал это в маленькой книжечке, где рассказывалось о том, как завоевать доверие арабов и завести среди них друзей. Так вот, надо в левой руке держать шампур, а кусочки мяса снимать с него правой рукой. Хотя, конечно, правилами хорошего тона, такое использование трех средних пальцев правой руки не предусмотрено. Насколько я помню, там позволительно применять левую руку для обработки цыплячьей ножки. Так что, вы можете огорчить свою гувернантку.
Карлотта помахала шампуром в воздухе, охлаждая его, а затем начала осторожно снимать кусочки мяса и отправлять их в рот. Жевать приходилось долго, и она все время приговаривала.
– Ну очень… очень вкусно!
Джереми проглотил очередной кусок и покачал головой.
– Вы хорошая гостья, но здесь не стоит проявлять деликатность. Запах действительно вкусный, но мясо жесткое, как подошва. Могу поспорить – они здесь тушу не подвешивают, чтобы стекла кровь, при здешней жаре не решаются. Я предлагаю вам отложить в сторону этот шампур, даже если вы рискуете обидеть хозяина, старого Али. В отеле распорядок не такой, как в Испании, поэтому у нас еще есть достаточно времени приехать, переодеться и даже выпить перед ужином. Правда, медлить не стоит.
Джереми остановил машину у входа в отель. Карлотта выскочила раньше его и остановилась, приложив палец к губам.
– Послушайте.
Старый город, как гигантский кипящий котел, всхлипывал и шипел. На фоне всей этой вакханалии звуков был едва слышен не то вопль, не то плач. Постепенно он становился все громче, а потом снова спадал.
Джереми понимающе кивнул.
– Это зов на вечернюю Молитву. Пойдемте ко мне, у меня с балкона очень хорошо слышно.
Он взял ее за руку, и они поспешили к лифту. Выйдя на балкон, оба застыли, прислушиваясь.
Бесплотный голос муэдзина, как некий неземной дух, витал над башенками и крепостными стенами города. Он был похож на глас какого-то странного бога. Он то бормотал и кулдыкал, перебирая гласные, как четки, а то застывал в вечернем небе, невнятно и нечленораздельно умоляя о чем-то.
На пурпурном небосводе темными силуэтами выделялись перистые верхушки пальм. И все это великолепие как бы венчала медленно восходящая оранжево-серебристая молодая луна. Голос муэдзина умолк, сломавшись на высокой ноте. На несколько мгновений воцарилась полная тишина, затем постепенно стали возвращаться всхлипы и ворчание города.
Карлотта и Джереми продолжали стоять бок о бок, не проронив ни слова. Он медленно обнял ее за плечи и притянул к себе. И тут хриплый, сдавленный крик вырвался из ее уст. Она обеими руками оттолкнула его.
– Нет, нет! Не прикасайтесь ко мне! Повернулась и стремительно выбежала из комнаты.
Изобель со своей лоджии прислушивалась к происходящему.
Чей же это голос? Такой знакомый. Ах да, ведь это же Карлотта. А кто мужчина? Неужели Джереми? Ну конечно же, это он, красавец Джереми. Это ведь его лоджия. Боже, какая же дура, эта Карлотта. Сказать нет такому мужчине. Я бы нет ему не сказала. Если бы у меня был мужчина. С такой прекрасной, огромной, длинной штукой, трепещущей и твердой. И чтобы эта штука была для меня. У меня обязательно должен быть мужчина. Боже, как я хочу мужчину!
Она просунула руку под ночную рубашку, ниже живота, и начала интенсивно ею двигать.
Джереми некоторое время стоял неподвижно, потирая лоб, как будто его чем-то оглушили, а затем медленно направился в спальню.
Глава двенадцатая
Джереми в задумчивости остановился в спальне, посредине комнаты. Обидно, почему-то очень обидно. Бриджит выскочила из-под кровати и засуетилась, поскуливая. Он глянул на нее, продолжая размышлять.
– Пусть поразит меня гром, если я хоть что-то понимаю, – медленно произнес он и плюхнулся в кресло. Бриджит тут же с обожанием уставилась на него, взгромоздив лапы и морду ему на колени. Он легонько потрепал ее по голове. – В конце концов, что я, прокаженный что ли? Как ты думаешь, старуха? Ведь нет, конечно. А она вела себя так, как будто я какой-то монстр и собираюсь ее изнасиловать. И что самое странное, Бриджит, так это то, что мы ведь прекрасно провели время. Она чудесная спутница. Симпатичная, умная, веселая. С ней было интересно. Она очень даже симпатичная, поверь мне. У меня и в мыслях не было как-то кадрить ее. Это был просто импульс, понимаешь, импульс. Я просто почувствовал рядом молодое, жаркое тело. Импульс и ничего больше… Да я… О!.. – он присвистнул, устремив взгляд в потолок. – О Боже, какой же я тупой болван. Как можно быть таким слепым и не понимать, что она совсем недавно потеряла мужа, любимого мужа. Ведь прошла всего неделя, максимум десять дней. Каким же надо быть кретином, чтобы в такое время лезть к ней, пусть хотя бы и без задних мыслей. Как объяснить ей все это? Какой конфуз! Надо обязательно извиниться. Да, и еще раз да! На конкурсе олухов я бы занял призовое место.
Карлотта присела на край кровати, уткнув руки в лицо. Боже, что Джереми подумает обо мне! Мы так чудесно провели время. На несколько часов я забыла обо всем. Ну, прикоснулся он ко мне. Не так, как тогда в медине, а как мужчина прикасается к женщине. Ну и что? Как мне объяснить ему то, чего я сама не понимаю. Как объяснить ему, что мне противен секс, что при одном упоминании о нем, когда я вижу в кино целующиеся пары или читаю об этом в книге, то буквально заболеваю. С тех пор как я узнала правду о Робби, с тех пор как я познала его издевательские любовные игры, отвращение и ужас перед сексом накрыли меня мерзким, тошнотворным облаком. Я не могу объяснить это Джереми, не раскрыв всю правду о себе, о том, что я за гнусная женщина – женщина, желавшая смерти мужа… и радующаяся, да, да, радующаяся его смерти. Джереми, он ведь такой… нормальный, такой хороший, разве он сможет воспринять такого человека, как Робби. Да, и как вообще любой нормальный человек может это воспринять. После того как он это узнает, я стану ему противной, он будет презирать меня. А я не хочу, чтобы он меня презирал.
Она тяжело вздохнула и с трудом выпрямилась. Пора собираться на ужин. Она медленно поднялась и подошла к чемодану. Достала сверху несколько сложенных платьев. Под ними обнаружились две большие бутылки. Они холодно поблескивали при свете лампы. На секунду она прикрыла глаза. О Боже, я совсем о них забыла, думала, что избавилась от всех вещей Робби. Он всегда клал бутылки ко мне в чемодан – не хотел, наверное, чтобы на таможне их увидели у него, или еще что-нибудь в том же роде.
Она взяла бутылки и направилась в туалет. Открыла одну и вылила содержимое в унитаз. От пенящейся жидкости исходил резкий запах аммиака и еще какой-то химии. Она бросила пустую бутылку в корзину для мусора и открыла вторую.
Глаза ее невидяще смотрели на струю бесцветной жидкости. После смерти у человека продолжают расти волосы. Мне это известно давно. У Робби они тоже растут. Там, где он сейчас. Она посмотрела на то, что осталось в унитазе, и содрогнулась. Там, шестью футами ниже, в деревянном ящике лежит Робби, гниет и разлагается. Я слышала, что лицо начинает гнить первым, но глаза… глаза остаются такими, как были, и невидяще смотрят вверх. Губы сморщиваются и обнажают блестящие белые зубы, нижняя челюсть отвисает, покрытая черной щетиной, отросшей после смерти на коже в зеленых пятнах. Мясо разлагается и сползает с костей. Плоть и кости, которые когда-то были живым человеком, теперь они липкие, с перламутровым оттенком, издающие мерзкий запах гниющего мяса. Вот и все, что от него осталось, – куча зловонного гниющего мяса. Боже! Да, если бы я любила это тело, эту горячую влагу его полных губ рядом с моими губами, я бы не перенесла всего этого.