Комната тонула в сизом полумраке от табачного дыма, к которому примешивался пар, поднимавшийся над кружками с чаем. От нашей одежды еще разило слезоточивым газом, но вонь уже теряла свою остроту, превращаясь в едва уловимый запашок подгнивших шампиньонов. Так по крайней мере определила его Бася: она изучала микробиологию, и мы ей безоговорочно верили. За окном темнело фронтальное крыло общежития; если смотреть с высоты, общежитие имело форму правильного четырехугольника и напоминало средневековую крепость – а сегодня и впрямь стало крепостью, в которой укрылись бежавшие с поля боя.[1] Мы с Петром пришли последними – заскочить предложил Петр: он обязательно хотел удостовериться, благополучно ли туда добралась его девушка. Они с ней потерялись у Дома партии, когда в толпу демонстрантов вклинился милицейский «газик» с установкой для метания петард со слезоточивым газом. Я бежал от университета и, когда уже взбирался по откосу, краем глаза заметил, что на лестнице станции «Варшава Повислье» вроде бы мелькнула Моника. Если так, она поступила весьма благоразумно – в тот день город превратился в настоящий лабиринт: улицы не вели больше к знакомым местам, а переплетались между собой по собственной прихоти, соединяемые моментально изменившимися маршрутами автобусов и трамваев: площадь Красинских ни с того ни с сего вырастала вдруг возле Нового Свята, трасса Восток – Запад уводила на Жолибож, а добираясь куда-либо по Вислостраде, можно было неожиданно оказаться у Колонны Зигмунта, Единственной артерией, объединяющей распадающееся пространство, сохраняя некое подобие порядка, оставались упрятанные под землю рельсы: если Моника хотела попасть на Охоту, трудно было найти лучший способ передвижения. О чем я и сообщил Петру, на которого наткнулся, когда он вовсю размахивал красным флагом, сорванным с какого-то здания. Ты что, обалдел? – Ох, и правда, что это я, опомнился он и наступил на древко, послушно треснувшее под его ногами, довели человека до исступления, ты на самом деле ее видел, старик? А поскольку приближались сумерки и было понятно, что толпы начнут редеть, мы с ним тоже спустились на перрон и потом пережили несколько страшных минут, когда в туннеле вдруг погас свет, поезд замедлил ход, и вагон стал заполняться едким дымом, просочившимся с улицы даже сюда. Мы рассказываем об этом наперебой, прихлебывая чай с молоком, которым предложила напоить нас незнакомая девушка в синей фланелевой рубашке (молоко нейтрализует).
Мне представляют ее как Мадам Не Сегодня-Завтра. Не Сегодня-Завтра? – изумляюсь я, откуда такое имя? – Мадам Не Сегодня-Завтра, поправляет Петр, королевское имя. Я по-прежнему в недоумении, но больше вопросов не задаю, потому что Лукаш начинает рассказывать: на площади Красинских такая каша заварилась: милицейский отряд врезался в толпу слишком стремительно, оставив часть людей за собой, а со стороны Длугой налетел второй отряд, и получилось так, что впереди неслась толпа, драпавшая от милиции, за ней по пятам – милиционеры, убегающие в свою очередь от другой толпы, а за той другой – опять милиция, в общем, слоеный пирог. – А на Тамке была тьма людей, поджидавших, пока успокоится на Свентокшиской, чтобы разойтись по домам, перебивает Марек, живущий с Басей в крыле общежития напротив, и только все собрались бежать в ту сторону, как туда полетела еще одна петарда, и я слышу, мужик говорит, о господи, мама дорогая, прям по нашим окнам пальнули, теперь спешить некуда. – Но это еще не все, снова вмешивается в разговор Лукаш, мы с Малгосей попали между двух отрядов милиции, я ее тяну за руку… – Я думала, он мне руку оторвет, подтверждает Малгося. А что было делать, иначе бы нам всыпали по первое число; чувствую, она у меня уже обмякла, и скорей – к ближайшему дому. Влетаем в подъезд, а там трое ментов никак не отдышатся – заплутали, убегая от толпы. Вот так влипли – стоим сопим впятером; хоть нас только двое, но на улице-то могут быть еще другие – менты к нам и не лезут. Опять оке, и нам на помощь звать глупо – если толпа уже пробежала, снаружи скорее всего милиция, тогда мы окажемся в меньшинстве. Полный клинч. Стоим пыхтим, друг на друга стараемся не глядеть. В конце концов по стеночке, по стеночке подкрались с Малгосей к дверям, на раз-два-три выскочили из подъезда и дунули в разные стороны, на счастье вокруг никого не было – как будто ничейная земля образовалась. – А какая-то старушка подскочила к молоденькому милиционеру – они тогда еще стояли цепочкой, – да как заорет: у-у, недоносок, сукин сын, лучше бы твоей матери аборт сделали! – смеется Моника. Это было еще на Старом Мясте, уточняет Петр. Бася слушает открыв рот – в тот день она в город не выходила, сидела с сыном, которого родила Мареку год назад. Я избегаю на нее смотреть, мне все еще досадно, что она не со мной. Хотя люблю их обоих. Однако что-то мне говорит – для ребенка вроде как рановато, но сегодня не только пространство, но и время свихнулось; они же должны были с Мареком уехать в Пилу? Да и познакомились только-только, на каникулах. Я их и познакомил. Тем временем Моника опять начинает рассказывать: а затем под мостом нам чуть от своих не досталось камнями. Петр качает головой: да нет, не потом, а до того, когда мы уносили ноги из университета; главные ворота заперты, пришлось выбираться через калитку возле Большой Аудитории. – Ну и что? Ну и что? – допытывается Бася. Как хорошо, что она пришла, мелькает у меня в голове, есть кому все это рассказать; но, положим, мне самому интересно, что там с ними под мостом случилось. Дело было так, говорит Петр, на Мариенштате до черта «воронков» стояло, тогда мы решили проскользнуть под эстакадой и взобраться на откос или около Замка, или со стороны Бжозовой. Ну, бежим, значит, а нам навстречу милицейская колонна, и мы одновременно с ней оказываемся под мостом, с которого народ начинает швырять тротуарную плитку – в одном «газике» все стекла выбили, а нам никак не выйти: плитки летают прямо перед носом. – А я только молюсь про себя, не дай бог те повыскакивают, добавляет Моника, кажется, сильно недовольная тем, что Петр не дал ей порассказать. – Ты-то где была? – спрашивает Лукаш у Мадам Не Сегодня-Завтра. Я? Да везде. И загадочно смеется. А я все думаю, кто здесь, кроме Петра, ее знает. И почему Петр меня с ней не познакомил. Есть в ней что-то до ужаса привлекательное: длинные темно-рыжие волосы, под рубашкой соблазнительно вырисовывается грудь, и, по-моему, она постарше нас. Я громко говорю, что вскипячу еще воды для чая, и иду за шкаф, откуда моргаю Петру. Ну-ка, колись, кто она такая? – Интересно, завтра будет продолжение или все сойдет на нет? – размышляет вслух Малгося. Это вам не Варшавское восстание, всего лишь уличные беспорядки, трезво замечает Марек. Она вдова, шепчет мне Петр. Вдова?! – Тихо ты, вот уже два месяца как вдова. Потом поговорим. – А еще два дня назад ничего не предвещало, это голос Моники. Вода в чайнике начинает закипать, заглушая слова остальных. Я спрашиваю, кто хочет еще чаю, – все тянут руки. Беру сушившиеся на батарее старые пакетики с заваркой.
1
Имеются в виду мартовские события 1968 года, когда по всей Польше прокатились студенческие протесты против запрещения спектакля К. Деймека «Дзяды» и ужесточения цензуры. 8 – 11 марта в Варшаве проходили и столкновения студентов с милицией, за которыми последовали политические репрессии.