Глава 5
Субботним вечером в «Мулен Руж» Еве пришлось заниматься починкой еще чаще, чем в первый вечер. Она ждала с ниткой и иголкой в дрожащих пальцах – прямо за сценой, у края тяжелого занавеса из красного бархата. Ей нужно было все сделать правильно.
– Зашей побыстрее, чем вчера вечером! – проворчала Мистангет, швырнув ей порванный чулок, когда ассистентка костюмера подошла к ней с гребнем на длинной ручке и стала зачесывать волосы актрисы назад со лба плотной рыжей волной.
– На что ты смотришь, дура? Шей! – рявкнула она, когда увидела, что Ева так и не двинулась с места.
Ева потрясенно осознала, что была зачарована видом модной звезды. Она даже не замечала, что открыто глазеет на Мистангет, пока не поймала взгляд Сильветты, стоявшей за ней и скорбно качавшей головой. Ева быстро опустила глаза и приступила к работе. Было достаточно легко починить распоротый шов, и она быстро вернула чулок Мистангет, которая выхватила его без ответного взгляда или благодарности.
После того как музыка снова заиграла и актрисы высыпали на сцену под гром аплодисментов, Ева сунула иголку и нитки в карман юбки и выглянула из-за тяжелого занавеса.
Его не было там во время первого акта, но теперь он появился. Пикассо сидел за столиком у сцены с той же группой шумных испанцев, но она заметила, что сегодня вечером мсье Оллер, тучный владелец «Мулен Руж», с величественным видом восседал рядом с художником. Он носил строгий черный костюм и галстук-бабочку, а тяжелая золотая цепочка от часов висела у него на груди над жилетным карманом. Сейчас они с Пикассо оживленно беседовали, сдвинув головы. Это произвело должное впечатление на Еву, но она понимала, что ей не следует удивляться близкому знакомству этих двух людей.
Ева снова обвела взглядом соседние столики в поисках женщины, которая могла бы быть спутницей Пикассо. Ей пришло в голову, что это может оказаться мадам Пикассо, и от такой мысли ее передернуло. Она осознала, как мало ей известно о нем, кроме того, что его новый и непривычный стиль живописи наделал много шума в столице Франции. Пикассо считали диссидентом даже среди богемных художников, о нем говорили по всему городу. Хотя в следующем ряду Ева заметила нескольких молодых женщин, хихикавших и указывавших на скандально известного художника, ни одна женщина не сидела так близко к нему, чтобы это бросалось в глаза. Ева покачала головой и улыбнулась, укоряя себя. Такой человек, как Пикассо, выходил далеко за пределы ее досягаемости, даже в мечтах.
Вскоре Еву окликнули, и она вернулась к работе, а к тому времени, когда ей удалось бросить следующий взгляд на сцену и в зрительный зал, Пикассо со своими друзьями уже ушел.
Около полуночи, когда представление закончилось и они вернулись в свою комнату, Сильветта, расчесывая свои длинные волосы, вздохнула. Ева откинулась на подушку, укутавшись в ярко-желтое кимоно своей матери – единственное напоминание о родителях, которое она увезла с собой из Венсенна. Она наблюдала за ежевечерним ритуалом и думала о прошедшем вечере.
– Она и меня тоже уволит, правда? – спросила Ева, имея в виду Мистангет. Страх перед таким исходом не покидал ее весь день.
Сильветта перестала расчесывать волосы и посмотрела на подругу через отражение в зеркале.
– Нет, если она почувствует твою преданность.
– Каким образом я могу добиться этого?
– Может быть, ей что-нибудь подарить?
– У меня нет ничего, что могло бы показаться ей интересным.
– Откуда у тебя это кимоно?
– Мама привезла его с собой из Польши. Оно было сшито моей бабушкой.
Сильветта повернулась на табурете.
– Оно действительно чудесное. И как раз того экзотического вида, который обожает Мистангет. Вот его и подари.
– Это единственная мамина вещь, которая у меня осталась. – Ева вновь ощутила, что предает своих родителей. Те дни, которые она провела вместе с ними, – хорошие и гораздо меньше плохих – теперь более четко проступали в памяти, потому что их больше не было рядом. У матери она взяла кимоно, а у отца – щепотку трубочного табака, который зашила в обшлаге рукава кимоно, чтобы помнить о них обоих, когда будет носить эту вещь.
– Что ж, очень жаль, – отозвалась Сильветта. – Но другого способа я придумать не могу. Но ведь ты сказала, что для тебя нет ничего важнее, чем жить в Париже, поэтому стоит задуматься о своем будущем.
– Это правда.
– Ты сошьешь себе другое кимоно. Но тебе не выпадет другого такого шанса, как в «Мулен Руж».
Разумеется, сравнение было неравнозначным, Сильветта попала в точку. Это всего лишь халат, и Ева могла пожертвовать им ради того, чтобы гарантировать себе место в кабаре. Она начала понимать, что быть по-настоящему взрослым на самом деле означает отказ от множества вещей из времен беззаботной юности. Париж не сможет защитить ее от этой грубой правды.