А какое-то время спустя навестил меня в Севре Александр Фонтен. Посмотрел, как я живу, и остался в целом доволен. И его усадила я тоже попозировать. Получилось забавно и очень похоже. Мой приятель восхищался и просил разрешения показать работу Лемуану. «Нет-нет, что ты, — запретила я, — это ж так, этюд. Если лепить по-настоящему, надо больше времени». Но Фонтен настаивал. И когда Фальконе пришел со смены, поддержал приятеля (с Александром познакомился раньше, у Жана-Батиста): «Пусть покажет. Я и сам хотел отвезти мэтру кое-какие удачные твои работы, но все было недосуг. А Фонтена нам послало Провидение». Вместе поужинали и упаковали голову в коробку из картона; мой дружок уехал на извозчике.
Вскоре от Лемуана пришло письмо. Вот оно:
«Дорогой Этьен, дружище, под наплывом чувств я не мог не выразить тебе благодарность за поддержку таланта нашей маленькой Мари. Как она выросла под твоим приглядом! Превращается в настоящего мастера. Восхищен ее работой и твоим педагогическим умением — чувствую твою направляющую руку, твой стиль, умноженный на ее непосредственность и душевность. Вы нашли друг друга! Удивительное совпадение взглядов на жизнь и на искусство — оба такие порывистые, вдохновенные! Через сто, двести лет старика Лемуана будут вспоминать только потому, что я смог привить азы мастерства двум великим скульпторам — Фальконе и Колло! И поверь мне, это не пафос, не дежурный елей, я на лесть не способен, ты знаешь. Обнимаю, дружище, а мадемуазель Мари поцелуй от меня в щечку. Ваш Лемуан».
Ознакомившись с этим посланием, мы с мсье Этьеном просияли от счастья. Он велел Филиппу принести бутылку лафита, чтобы выпить за ужином за теперешние и будущие наши с ним удачи.
Приближалось 26 августа 1763 года — день моего 15-летия. Я не думала отмечать его торжественно — только с братом и семейством Фонтенов, с коим мы вовсю подружились. Но нежданно-негаданно именно на 26 августа получила я приглашение от четы Дидро — отобедать с ними. Сообщалось, что кроме Лемуана и меня будет еще несколько художников, ученых и один дипломат — русский посланник Дмитрий Голицын. Я ужасно разволновалась, думала, что надеть, чем бы стоило обновить гардероб, скромный и без того, и советовалась с мсье Этьентом. Фальконе был немного рассеян и, по-моему, несколько удручен, что его не позвали. Что же удивляться — Лемуан издавна дружил с Дидро, а меня супруги приняли как дочку, с ним же не поддерживали тесных контактов. Я пыталась развеселить шефа, но, по правде говоря, выходило это не слишком удачно.
26 августа прибыла к Лемуану в полдень, а затем на его коляске мы вдвоем отправились к дому Дидро (расстояние было небольшое, но, по мнению придворного скульптора, уважаемым господам не пристало разгуливать по гостям пешими). Как на грех, ось коляски неожиданно лопнула посреди дороги, ожидать ее починки не позволяло время, и вторую часть пути все-таки проделали на своих двоих, чуть не опоздав к намеченному сроку. Гости все уже собрались. Нас радушно встретила сама хозяйка, говорила, что я сильно повзрослела за этот год, превращаясь в грациозную девушку. Я сказала:
— Мерси, мадам. Между прочим, мне сегодня исполнилось пятнадцать.
— Как? — воскликнула она. — У тебя день рождения?
— Совершенно верно, мадам.
— Ах, как жалко, что мы не знали этого заранее. Ну да ничего. — И она, упорхнув к себе в будуар, вскоре возвратилась с небольшой бархатной коробочкой. — На, держи, дорогая, и будь счастлива.
Я открыла: это были золотые сережки с бриллиантами.
— Ах, мадам, мне так неудобно… Вроде бы сама напросилась…
Лемуан же проворчал мне в ухо:
— Дурочка, бери и не балабонь, пользуйся моментом.
Мы с мадам Дидро обнялись и поцеловались. А когда она сообщила о моем дне рождения всем гостям, то они тоже начали поздравлять меня дружно.