Русский посланник князь Голицын оказался совсем не старым — около тридцати, худощавый, высокий и с огромным носом, чем напоминал журавля или цаплю. И лицо доброе, мягкая улыбка, а глаза с искоркой. Говорил по-французски с чуть заметным акцентом.
— Мадемуазель Колло, счастлив познакомиться. Видел ваши работы в мастерской мэтра Лемуана — просто восхитительно. Не поверил вначале, что ваяет юная девица. Я хотел бы заказать вам свой портрет.
— О, мсье, вы меня смущаете. Я еще никогда не лепила на заказ.
— Что же, как говорят русские, лиха беда начало. После обеда мы договоримся о времени и месте. И о сумме гонорара.
Я совсем растерялась:
— Что вы, что вы, мсье… Ваш заказ — это честь для меня, и готова сделать бесплатно.
— Нет, и слушать не желаю. Каждый труд должен быть оплачен.
Сели за стол. От волнений и переживаний плохо помню, что нам подавали; перемен было много — пять или шесть, не считая десерта; Лемуан, сидевший рядом со мной, все уписывал с аппетитом и урчал от наслаждения, словно жирный кот. Мне особенно понравилась утиная грудка в апельсиновом соусе, а на сладкое — запеченные яблоки с миндалем. Слушая вполуха светские беседы, вдруг отметила слово «памятник» в речи Дидро и сосредоточилась. Он сказал:
— Князь, ваша новая императрица, Екатерина Алексеевна, с коей я состою в переписке с тех еще времен, как она была великой княгиней, сообщила мне, что желает воздвигнуть в Санкт-Петербурге памятник Петру Первому. И хотела бы знать мое мнение, кто бы мог сей проект исполнить. Знаете об этом?
Князь Голицын кивнул:
— Да, имею соответствующее веление. Даже успел переговорить кое с кем из парижских ваятелей. Но они запросили несусветные суммы — первый четыреста, а второй — пятьсот тысяч ливров. Это чересчур.
В разговор вступила мадам Дидро:
— А что скажет мэтр Лемуан? Вы взялись бы за памятник Петру в Петербурге?
Скульптор чуть не поперхнулся от неожиданности, так как в этот момент уплетал за обе щеки шоколадный торт.
— Я? В Петербурге? — удивился он. — Да ни Боже мой! Мне на старости лет не хватало подцепить пневмонию или плеврит российской зимой.
— Нет, а в самом деле? — оживился посланник. — Почему бы вам не подумать над нашим предложением? Все условия создадим на высшем уровне, стол, карета, материалы — за счет казны. Вы бы согласились на триста тысяч ливров?
Но мсье Жан-Батист, вытирая рот, замахал салфеткой:
— Нет, нет, ни в коем случае. Дело не в деньгах. Я действительно слишком стар для этой авантюры. Мне уже скоро шестьдесят. А поехать в Петербург надо лет на пять-шесть как минимум: на проект уйдет года два-три, плюс расчеты по установке на выделенном месте, плюс отливка и обработка… Протяну ли я столько времени, хватит ли энергии? Нет. Боюсь загадывать. Подыщите кого-то более молодого. — Сделав паузу, бросил: — Например, Фальконе.
Услыхав имя моего шефа, я невольно вздрогнула. Фальконе — в Петербург? Если согласится, значит, он уедет от меня лет на пять-шесть, как считает Лемуан. Или даже больше… Что же сделается со мною? Мне тогда исполнится двадцать, а ему пятьдесят. Может, встретившись, не узнаем друг друга…
— Фальконе — неплохая кандидатура, — отозвался Дидро. — Все его работы очень экспрессивны, эмоциональны. И его темперамент мог бы верно отразить темперамент неистового царя Петра.
Многие гости согласились. А Голицын ответил:
— Надо будет подумать… Познакомиться с ним, переговорить… Мадемуазель Колло, вы ведь служите у него на мануфактуре в Севре?
— Да, мсье.
— Не могли бы вы передать ему наши рассуждения? Что он скажет?
— Непременно передам, ваше сиятельство.
— И отдельно мы ему напишем — мэтр Лемуан и я.
— Хорошо, мсье.
— Значит, договорились.
В половине шестого вечера гости начали расходиться. Мы с Лемуаном тоже откланялись. А прощаясь с нами, Дмитрий Голицын произнес:
— Вы не думайте, мадемуазель Колло, о своем заказе моего портрета я не забыл. Мы вернемся к этой идее в ходе наших переговоров с Фальконе.
Я присела в книксене.
Первая реакция моего шефа тоже оказалась негативной. Он сказал:
— В Петербург? Да ни за какие коврижки. Климат в России вообще ужасный — летом очень жарко, а зимой страшные морозы. Петербург же сам стоит на болоте, так что там еще хуже. Население дикое. Представляете — моются в купальне все вместе, женщины и мужчины! Да и церковь у них другая. Тоже христианская, но богослужение греческое, папе не подчиняются. Нет, нет, слушать не желаю — добровольно обречь себя на такую каторгу!