Мэтр поклонился:
— Да, мой генерал, можете взглянуть.
— Очень любопытно.
Мы прошли в мастерскую, где по центру стояла малая модель памятника Петру, а слегка в глубине, в нише — наша с Фонтеном скульптура императрицы. Генерал-поручик бросил беглый взгляд на работу Фальконе и не задержался ни на секунду, явно оставшись безучастным, и стремительно, хоть и хромая, приблизился к государыне. Встал, опершись на свой посох. И смотрел слегка исподлобья, не спеша осознавая увиденное. Наконец, проговорил:
— Замечательно. Просто превосходно. Главное, похоже. Как вы смогли вылепить ее, даже ни разу не увидев оригинал в натуре?
Фальконе пояснил с улыбкой:
— Я скрывать не стану, мсье Бецкой: голову лепила моя помощница — мадемуазель Колло.
Я присела в книксене. Президент Академии художеств вперил в меня свои колючие глазки.
— В самом деле? Да она талант! Впору присвоить ей звание академика!
Опустив глаза долу, я пролепетала:
— Мерси, мсье.
— Нет, определенно, ваше изваяние очень впечатляет. Интересно, что скажет государыня? Я уговорю ее приехать к вам как можно скорее. На «себя», так сказать, посмотреть и на вашего Петра. Как дела с постаментом?
Тут вступил де Ласкари:
— К сожалению, неутешительно. Подходящего камня не нашли. Есть один под Кронштадтом, но проблемы с его транспортировкой. Ждем весны, чторбы продолжать поиски.
— Хорошо, поторопитесь. Мы должны в ближайшее время определиться с камнем и с местом установки. Лицезрение памятника очень зависит от антуража. На широком пространстве он выглядит мощнее.
Наконец, подошел к самому Петру и разглядывал его с некоторой предубежденностью. Бормотал:
— Да, да, сапоги, платье… меч внушительный… и змея? Отчего змея? Что она олицетворяет?
— Недоброжелателей Петровских реформ, мьсе. Он их попирает копытами.
— Да, да, возможно. Все зависит от мнения царицы. Если ей понравится, я умою руки, подчинюсь ее воле. Пусть пока останется все как есть.
Отчеканив эти слова, он, прихрамывая, но с такой же стремительностью вышел из мастерской, де Ласкари поспевал за ним еле-еле.
Проводив Бецкого, мы обменялись впечатлениями. Фальконе сказал:
— Странно, что такой ограниченный человек возглавляет Академию художеств. Он, по-моему, разбирается в искусстве, как свинья в апельсинах.
Я воскликнула:
— Будет вам, мсье! Он по-своему мил, мне кажется.
— Ну, конечно: вас похвалил и не прочь присвоить вам звание академика.
— Видимо, и вам тоже.
— Не уверен.
А Фонтен заметил:
— Мы с ним еще наплачемся, вот увидите.
— Ты считаешь?
— У него взгляд недобрый. Неуверенного в себе человека, всеми силами стремящегося это не показать.
— Браво, браво, — похвалил мэтр. — Вы настоящий физиономист.
— Интересно, он действительно отец Екатерины?
— Кто знает! Но его особое место возле императрицы, привилегии, должности, влияние и награды могут навести на определенные мысли…
— Надо с ним держаться с опаской.
— Я давно это осознал.
А ее величество долго не приезжали. Чтобы не терять времени, де Ласкари и Фальконе занялись изучением мест в Петербурге, где хотелось бы поставить памятник Петру — ездили, смотрели, обсуждали. К ним присоединился Юрий Фельтен — зодчий, ученик Растрелли, непосредственный подчиненный Бецкого. Это был по виду типичный немецкий бюргер — пухлый, коротконогий, с полными ляжками и икрами в чулках, неестественно красным румянцем во всю щеку и немного сонными серыми глазами; но живой ум архитектора проявлялся с первых фраз его речи, говорил он весело, иронично и образно, не боялся прохаживаться по слабостям самого Бецкого и Екатерины, чем весьма подкупал. Рассмотрев предложения мэтра и де Ласкари, сразу сделал выбор в пользу Сенатской площади — здесь хорошее открытое пространство и прекрасный вид со стороны Невы и Большого Исаакиевского моста, Петр на коне будет хорошо смотреться снизу вверх, на фоне неба. Доложили Бецкому. Тот неожиданно заартачился, начал говорить какую-то чушь — дескать, взгляд Петра не должен быть устремлен невесть куца, надо сделать так, чтобы он одним глазом смотрел на Адмиралтейство, а другим — на двенадцать коллегий, — мы не знали, плакать от таких заявлений или смеяться. Место установки памятника было решено отложить до совета с императрицей.
Наконец-то она соблаговолила приехать — это было 12 апреля 1768 года, — заглянула в нашу обитель по дороге в Царское Село.