«Дорогая мадемуазель Колло, милая Мари, я была в очередной раз восхищена талантом Вашим. Медальоны великолепны, граф Орлов, цесаревич и я чрезвычайно похожи, бюст вообще выше всех похвал. Гонорар за проделанную работу Вы получите в Канцелярии от строений, а Ивану Ивановичу Бецкому я велела организовать избрание мсье Фальконе и Вас академиками Академии художеств. Но не почивайте на лаврах: впереди новые заказы, Вы у меня без работы не останетесь. Обнимаю Вас, милое дитя. Ваша Екатерина».
Деньги, выданные мне (а именно — 45 тысяч ливров), я по почте переслала в Париж брату с просьбой открыть счет на мое имя в банке под хороший процент — пусть лежат и копятся к моему возвращению из России. Мало ли куца повернет судьба, надо быть во всеоружии при любом раскладе.
Фальконе работал не покладая рук над большой моделью памятника Петру (в масштабе 1:1) и закончил бы его к осени, если бы не отвлекался на дела с постаментом. Вместе с де Ласкари ездил под Кронштадт и осматривал камень, но по-прежнему оставался в сомнениях — не устраивали его ни величина, ни фактура, ни пропорции. А Бецкой торопил. У Этьена голова шла кругом. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы в последних числах августа не возник на нашем пороге бородатый селянин лет примерно сорока, в белой простой рубахе, полосатых портах, заправленных в сапоги, и с котомкою на плече. Снявши шапку и поклонившись, обратился к мадам Петровой, открывавшей дверь:
— Оченно извиняюсь, ваше степенство, только не доложите господину французу, что ваяют памятник царю, мол, имею до него дело?
Женщина ответила:
— Доложить доложу, коли буду знать, как сказать. Кто таков и какое дело?
— Есмь казенный крестьянин Семен сын Григорьев Вешняков из деревни Ореховки Устюжинского уезду. Слышали мы, будто посулили они сто рублев за камень, на который памятник поставить. Так имеется таковой в Лахтинском лесу. Прозывается он Гром-камень, в честь царя, значить, Петра Алексеича.
— Ну, гляди, коли врешь, спуску не дадут.
— Для чего же врать, коли говорю, словно на духу.
Вешнякова впустили и препроводили в мастерскую. Он увидел почти законченную модель монумента, ахнул и перекрестился. Прошептал:
— Свят, свят, свят! Будто бы живой!
Я перевела. Фальконе спросил:
— Кто, Петр?
Крепостной отозвался:
— Нет, конь.
Фальконе рассмеялся, а Семен продолжил:
— Мы Петра Алексеича-то зреть не зрели, бо они почили в Бозе до нашего рождения. По рассказам стариков знаем. Посещали царь-то батюшка наши места. И на камешке том стояли.
Мало-помалу при моем и Петрове посредничестве удалось прояснить его легенду. Якобы много лет назад, воевали когда русские со шведами, проезжал Петр эту Лахту и увидел глыбу, торчащую из земли. Захотел подняться и осмотреть местность. Тут внезапно налетела гроза, гром гремел, молнии сверкали, и одна из них прямо-таки ударила в камень, на котором стоял император. И кусок камня отвалился. Но его величество не задело. Он перекрестился и сказал: «Бог меня бережет». И с тех пор население Лахты именует валун Гром-камнем.
Мэтр слушал, словно завороженный, бледный, и сказал потом:
— Пресвятая Дева, да ведь это знамение! Камень, на котором стоял Петр, должен быть постаментом Петру. Да еще название какое — Гром! Петр и есть гром и молния. Едем к де Ласкари!
И они помчались в Канцелярию от строений, где крестьянин снова изложил все, что знал про глыбу, а потом спросил, где и когда можно получить обещанные сто рублей. Де Ласкари ответил: «Все получишь сполна, я еще от себя добавлю, если камень твой к делу подойдет». Было решено, что назавтра утром он, Фальконе, Вешняков и несколько солдат сопровождения поспешат в Лахту.
Дальше знаю со слов мэтра.
Ехали около двух часов: по мосту через Неву, а затем вдоль Большой Невки мимо Крестовского острова. Вскоре по правую руку увидели озеро Лахтинский Разлив, где поблизости находилась мыза, поднесенная Екатериной II Григорию Орлову. Здесь де Ласкари спешился, а Этьен и Вешняков вылезли из брички, на которой тряслись. Углубились в лес — шли не менее полутора часов, если не больше, по каким-то тропкам, известным одному Вешнякову. Лес стоял дремучий, корабельный, кроны наполовину скрывали небо, под ногами хрустели сучья и опавшая хвоя. Фальконе размышлял с тревогой: даже если камень удачный, как его достать из этой чащобы? Как перевезти к берегу? А потом — на каком судне переправить до центра города?
При дальнейшей ходьбе почва начала хлюпать — началось болото. «Скоро еще?» — раздраженно спросил де Ласкари, совершенно изгваздавший сапоги. «Туточки, мы пришли ужо», — отвечал крестьянин. И действительно: взору их отрылось обширное пространство посреди болота; весь во мху, покрытый травой, возвышался неимоверных размеров валун, видимо, вполовину вросший в землю. Он превосходил размерами камень из Кронштадта раза в полтора. Был намного больше, чем требовалось для памятника, и к тому же округлой формы — а у монумента пьедестал предполагался в виде волны; значит, предстояли камнетесные работы. Но обтесывать — лучше, чем наращивать из нескольких составляющих. И к тому же первичную обработку можно было бы сделать прямо в лесу, облегчив тем самым задачу по транспортировке к заливу.