Мэтр возвратился счастливый, беззаботно-радостный. И поцеловал меня, даже не скинув шубу, запорошенную снегом. Произнес:
— Поздравляю, дорогая. Все прекрасно.
— Что она сказала?
— Что за эту работу назначает тебе пожизненную пенсию в десять тысяч ливров годовых.
Я от неожиданности даже села.
— Неужели? Не могу поверить. А тебе, Этьен?
Он скривил губы:
— Мне? Зачем? Мне вполне хватит гонорара за весь памятник. — Щелкнул пальцем мне по носу. — И вообще не думай. Главное — общая работа. Доведу большую модель к лету. Голову твою слегка увеличу — ведь она меньше по размерам, чем нужно. И Гордеев верно подметил — чуть состарю. Это уже детали. Основное сделано, одобрение Екатерины получено. Пусть Бецкой попробует помешать!
Но Бецкой был не так-то прост. Придирался к нам на каждом шагу.
Получила письмо от брата из Парижа. Вот что он писал:
«Дорогая сестричка, золотая моя Мари! Извини за мое долгое молчание, но оно вполне оправдано теми обстоятельствами, о которых я сейчас расскажу. Женушка моя, милая Луиза, в коей я души не чаю, оказалась беременна, и переносила тягость сию очень тяжело, мы боялись выкидыша, и последние три месяца не давали ей вставать с постели, наняли сиделку. Вечером 13 марта начались схватки, я стонал, как раненый зверь, и молил Бога о спасении матери и младенца; Бог услышал мои молитвы — в 3 часа утра 14 марта появился на свет замечательный мальчик, очень похожий на тебя. Состояние же Луизы было вначале непростое, потеряла много крови, но стараниями докторов постепенно все пришло в норму, и она уже выходит на улицу, чтобы прогуляться с маленьким в коляске. И на днях окрестили малыша — получил имя Марк. Поздравляю тебя — новоиспеченную тетушку!
Паренек живой, жизнерадостный, много улыбается, кушает прекрасно. Мы с Луизой не нарадуемся, глядя на него.
Остальные дела у нас тоже более-менее хороши. Магазин мсье Кошона процветает, и мы с ним. Правда, он прихварывает в последнее время, все заботы переложил на меня, я теперь его правая рука, но не жалуюсь, мне работа сия по нраву, да и денежки неплохие, а теперь денег надо больше, чтобы Марку нас ни в чем не нуждался.
Низкий тебе поклон от Луизы и ее сестры Маргариты (у нее уже завелся жених, и, наверное, скоро будет свадьба — я тебе напишу потом отдельно).
Ждем, когда вернешься домой — очень соскучился, приезжай скорее.
Твой братец Жан-Жак
Р. S. Своему брату Александру о рождении нашего сына, а его племянника, написала Луиза сама, так что он, наверное, уже в курсе. Выпейте вдвоем за здоровье нового члена нашего семейства. Крепко вас целую!»
Я на радостях бросилась к Фонтену и застала его в отвратительном расположении духа. Оказалось, что накануне он поссорился со своей супругой. О причинах не говорил, просто сидел, схватившись за голову, и причитал: «Ох, какая дура! Ох, какая же она дура!» Попыталась переключить его внимание на парижские дела. Он не знал о племяннике, так как месяц уже не заглядывал на почту. Сразу повеселел и сказал: «Ну, хоть кто-то в нашем мире счастлив. Рад за них». Мы пошли на почту вдвоем, там действительно ждало его письмо от Луизы. Прочитав послание, Александр повеселел еще больше, сообщив мне кое-какие подробности, о которых не удосужился написать Жан-Жак. Как то: братец мой выкупил у мьсе Кошона наш старый дом, произвел там ремонт и вернул на первый этаж обувную мастерскую, на втором же разместился сам с женой, сыном и Маргаритой. А жених у Марго учится в Сорбонне, вольтерьянец, масон, радикальных взглядов, ратует за конституционную монархию, как в Великобритании. «Как бы не посадили его в Бастилию за такую крамолу», — высказалась я. А Фонтен ответил: «Было б хорошо, если б посадили — нечего сестренке знаться с этими вольнодумцами». Мы зашли в Кофейный дом, где спиртные напитки, правда, не подавались, но зато с удовольствием выпили за здоровье нового родича шоколаду и заели кренделем. На прощанье Фонтен проговорил:
— Глупая ты, Мари, что не вышла за меня. И себе судьбу поломала, и мне. Мы бы были счастливы.
Я спросила:
— Разве ты не счастлив теперь?
Он отвел глаза:
— В чем-то счастлив, а в чем-то наоборот. Тупость ее меня бесит.
— Русские говорят: стерпится — слюбится.
— Может быть.
А зато Фальконе получил письмо от сына из Лондона. Тот опять просил денег и спрашивал, не нужны ли художники-портретисты в Петербурге — он бы с радостью бросил Туманный Альбион и приехал в Россию, если бы смог начать зарабатывать как следует. Мне Этьен сказал: «Только Пьера мне сейчас не хватало. Если он приедет сюда со своими заботами, я вообще с ума сойду». Денег выслал и написал, что у нас тут русских портретистов как собак нерезаных и составить им конкуренцию очень сложно. Видимо, Фальконе-младший удовлетворился ответом, потому что долгое время больше не писал.