Предстояла теперь обтеска камня, укрепление его на месте установки и соединение спереди и сзади с дополнительными фрагментами.
Но мое внимание было тогда отвлечено неожиданным известием. Посетила доктора, жалуясь на недомогание, и узнала, что опять жду ребенка. Пресвятая Дева! Словно не касаясь земли, побежала (полетела?) к Этьену. Но реакция его оказалась более чем сдержанной. Он, конечно, обнял меня и поцеловал, а потом вздохнул:
— Столько забот сразу навалилось! Сможем ли мы справиться со всеми?
Я ему ответила:
— Без меня бы не справился. А вдвоем мы не то что Гром-камень — горы свернуть можем!
Фальконе прижал меня крепче, только вновь тяжело вздохнул.
Глава восьмая
«ЛИТЬ ИЛИ НЕ ЛИТЬ?» — ВОТ В ЧЕМ ВОПРОС!
А война с Турцией шла вовсю, летом 1770 года состоялось знаменитое Чесменское морское сражение, увенчавшееся победой русских. И на суше турки терпели поражение за поражением. Для переговоров с ними о мире был отправлен сам Григорий Орлов, но повел себя он недипломатично, чуть ли не надавав своим оппонентам по физиономии. И Екатерина его отозвала. С этого момента понемногу звезда фаворита начала закатываться. Говорили, что Орлов от переживаний тронулся умом, и его послали на лечение за границу. А ему на смену появился другой Григорий — Потемкин. Но об этом чуть позже.
У Бецкого тоже было много хлопот — Академия художеств и Шляхетский корпус (где он числился шефом), и, конечно, Смольный институт благородных девиц с Мещанским училищем, и еще Воспитательные дома в Москве и Петербурге. Памятником Петру совершенно не занимался.
А работа над монументом между тем буксовала: нужно было думать об отливке, и посланники России по всей Европе начали разыскивать мастеров-литейщиков. Наконец, граф Шувалов заключил в Риме контракт с некими чеканщиками Гаэтано Мерки и Карло Ришером: те приехали в Петербург поздней осенью 1770 года.
Фальконе эта парочка сразу не понравилась: первый — грубиян и наглец, этакий верзила с бычьей шеей, а второй маленький и юркий — судя по всему, подмастерье: по работе и в постели. И к тому же, как выяснилось, отливать они не умели — только чеканить и обтачивать готовое литье. Поругавшись со всеми, итальянцы вскоре уехали.
По рекомендации князя Голицына (он уже переехал из Парижа в Гаагу — стал посланником России в Нидерландах), в Петербург пожаловал известный литейщик Бенуа Эрсман. Он был худощав (если не сказать «тощ») и все время сморкался в необъятных размеров носовой платок. Обещал отлить памятник за год и потребовал гонорар в 140 тысяч ливров (это при том, что Этьену за 8 лет работы обещали 200). Но причиной размолвки сделались не деньги, а технические противоречия: Фальконе настаивал, чтобы грудь и голова лошади были при отливке тоньше, чем круп и задние ноги — для устойчивости, а литейщик утверждал, что такое невозможно в принципе. Словом, не столковавшись, мастер уехал восвояси, правда, оставив одного из своих помощников — Поммеля. Но рассказ о нем еще впереди.
Наконец, из Копенгагена прибыл литейщик Гоор. Он как раз брался сделать стенки спереди тоньше, но просил за работу 400 тысяч. И Бецкой, и Фальконе вытолкали его в шею.
Ситуация складывалась патовая. Мэтр был в отчаянии, а Бецкой негодовал, опасаясь гнева ее величества. Наконец, он вызвал к себе Этьена для серьезного разговора. Я, понятное дело, не присутствовала при сем и могу воспроизвести их диалоги лишь со слов Фальконе. Вот примерно как это происходило (разумеется, на французском языке).
БЕЦКОЙ. Проходите, мсье Этьен, рад вас видеть у себя дома. Я живу один, лишь со слугами только. Не нашел в жизни ту, с кем бы захотел пойти под венец.
ФАЛЬКОНЕ. А вот эта молодая особа, что встречала меня внизу? Очень привлекательна. Сразу видно — азиатская кровь.
БЕЦКОЙ. Да, она наполовину черкешенка. Сирота. Я ее взял в свое время на воспитание, относясь по-отцовски. И теперь на ней мое домашнее хозяйство, исполняет обязанности экономки. Нет-нет, вы о чем подумали? Все почему-то так думают. Где она и где я! Только попечительская забота.