Поприветствовав всех, Лемуан сказал:
— Извините за опоздание, господа, я к вам прямиком из Версаля.
— Как здоровье его величества? — осведомился Дидро.
Скульптор пожал плечами:
— Я надеюсь, что хорошо; но аудиенции не было сегодня; принимала меня маркиза де Помпадур.
И собравшиеся закивали в ответ понимающе.
— Так, боюсь, вы уже неголодны, мсье Лемуан? — обратилась к нему мадам Дидро. — Видимо, во дворце вас попотчевали как следует?
Жан-Батист презрительно фыркнул:
— Если бы, мадам! Только чашечка шоколада и бисквит. Я боялся, что урчание моих голодных кишок помешает нашему серьезному разговору.
Гости рассмеялись.
— Так чего мы ждем? Господа, к столу, к столу! — пригласила моя тезка.
Усадила меня от себя по левую руку. Это было почетно, но и напряженно: без конца угощала то одним, то другим блюдом и пеняла, что мало ем. Я действительно, несмотря на долгий пост накануне, не могла проглотить ни кусочка, как бы ни были они ароматны и привлекательны; лишь невесело жевала тарталетки с фуа-гра и пила холодную воду. Взгляд мой был прикован к скульптору — внутренне восхищалась его непринужденностью, светскими манерами и, конечно, аппетитом: ел он буквально за троих. Наконец, после всех перемен и десерта встали из-за стола. Лемуан с чашкой кофе устроился в кресле, что стояло между двух высоких окон, выходивших на улицу Святого Бенедикта. И мадам Дидро подвела меня к скульптору:
— Дорогой мэтр, разрешите представить вам ту самую девушку, о которой мы говорили накануне. Мадемуазель Колло.
Он взглянул на меня полусонно, как-то мельком. Обронил:
— Принесли свои работы?
— Да, мсье.
— Покажите.
Принялся разглядывать. Все его мешки и мешочки на лице сохраняли полную неподвижность, и понять, что он думает, было невозможно. Вдруг нахмурился и сказал:
— Вы обманываете меня. Это рисовал какой-то зрелый художник. Выдаете чужие произведения за свои. — И с негодованием отшвырнул листы от себя.
Я беззвучно расплакалась, стала нагибаться, собирая разбросанные рисунки, тихо повторяя сквозь слезы:
— Вы несправедливы, мсье… Это я сама, сама…
За меня заступилась мадам Дидро:
— Дорогой мэтр, да побойтесь Бога — девушка и так вся трепещет, ничего не ела за обедом, ожидая вашего вердикта… Я свидетель, что никто за нее не рисует.
Лемуан все еще сердился, широко раздувая ноздри. Глухо произнес:
— Ну, так пусть докажет. Прямо тут и сейчас нарисует мой портрет.
— Вы согласны, Мари-Анн? — обратилась ко мне моя тезка.
— Разумеется, мадам, — отвечала я, вытирая слезы.
Принесли бумагу и грифель. Я уселась на пуфик сбоку от придворного скульптора и внезапно пришла в душевное равновесие — творческий процесс мне придал силы и успокоение. Быстрыми штрихами начала набрасывать основные контуры. Рисовала с воодушевлением и азартом. Лемуан выходил у меня немного карикатурным, но ведь он и был на самом деле слегка смешон… Сглаживать, приукрашивать не стала. Будь что будет!
Встала, протянула ему готовый картон. Мэтр молчал какое-то время, напряженно сопя. А потом вдруг встал, опустился передо мной на одно колено, взял меня за руку и поцеловал мою кисть. Тихо пробормотал:
— Я прошу у вас прощения, мадемуазель Колло, что задел случайно. Вы действительно великий талант.
А собравшиеся вокруг нас гости стали аплодировать и преувеличенно восхищаться. Я не верила своему счастью: снова плакала, но уже не от страха, смешанного с унижением, а от радости. Наконец, сам Дидро сформулировал главный вопрос:
— Значит, вы согласны, уважаемый друг, взять ее к себе в ученицы?
Встав с колена, тот ответил:
— Нет.
Гости в изумлении замерли.
— Как? Но почему? — произнес хозяин дома.
— Потому что мне нечему ее научить. Девушка уже мастер.
Все заулыбались, убедившись, что дело не так уж плохо.
— Ах, не скромничайте, мэтр: молодому таланту есть что перенять у вас, это несомненно. И к тому же нелишне было бы попробовать ее силы в ваянии.
Повернувшись ко мне, несравненный Дидро спросил: