Встретила нас радушно и сказала по-русски:
— Может, вы рассердитесь, господа, но намедни попросила Иван Иваныча, чтобы он заказал мадемуазель Колло мой скульптурный портрет. Очень вас прошу — не отказывайтесь. Он заплатит щедро, я вам гарантирую.
Я ответила:
— Для чего отказываться? Я готова. Сможете мне позировать?
— Да, пожалуй. Столько, сколько надо.
— Хорошо, чуть позднее мы договоримся о месте и о времени.
— О, чудесно, чудесно! — И она захлопала в ладоши от радости. — Можно вас обнять, мадемуазель Колло?
— Почему бы нет? — И мы обнялись, как сестры.
Фальконе смотрел на нас и смеялся. Тут из дверей второго этажа появился Бецкой, одетый по-домашнему: в бархатной курточке, кружевной сорочке апаш и в турецкой феске на голове (вместо парика). Он увидел наши объятия и проговорил:
— Настя уже и к вам подбила клинья? Страшная лизучка — всех подряд целует и обнимает.
— Что же в том дурного, Иван Иваныч? — с долей обиды в голосе отозвалась она. — Если я стремлюсь видеть в людях только хорошее? А хорошего человека можно и обнять, и поцеловать. Это вы вечно подозреваете всех в кознях и обманах. Потому что сами такие.
— Но-но-но! — погрозил пальцем генерал, впрочем, вполне миролюбиво. — Поболтай у меня еще. Ишь, чего надумала — благодетеля своего хулить! — обратился ко мне и Этьену с улыбкой: — Вы ея не слушайте, балаболка и есть. Поднимайтесь, сядем в библиотеке. Настенька, угости нас кофе.
На полу в библиотеке тоже был роскошный ковер, с длинным ворсом, так что туфли тонули в нем по самую щиколотку. С потолка свисало большое металлическое кольцо, в центре которого находился пестрый огромный попугай с желтым клювом; посмотрев на нас изучающим глазом, он сказал по-русски бранчливо: «Это что за дураки?!» Мы рассмеялись, а Бецкой махнул на птицу рукой:
— Тихо, Фердинанд! Это гости. С ними так нельзя.
— Гости, гости, — проворчал Фердинанд. — Ходят тут, а потом книги пропадают.
Книг действительно было много — застекленные шкафы по всем стенам, снизу до потолка. И передвижная деревянная лесенка — доставать фолианты с верхних полок.
Мы присели в кресла друг напротив друга. Настя принесла кофе и пирожные, разлила по чашечкам.
— Вы, конечно, ждете от меня известий о начале отливки памятника, — не спеша заговорил президент Академии художеств. — Но пока что мне порадовать вас нечем, господа. Видите, какие траты на войну, на поимку самозванца, на приемы заграничных принцесс… и еще многое на что, о котором я не уполномочен говорить… Словом, надо ждать.
— Может, нам уехать пока? — с долей раздражения спросил Фальконе. — Что сидеть без дела? А когда деньги на отливку появятся, мы приедем вновь.
— Нет, ее величество приказала вас не отпускать, — покачал головой Бецкой. — Дело вам нашлось. Государыня заказывает бюсты новобрачных — Павла Петровича и Натальи Алексеевны, я же со своей стороны — бюст Анастасии Ивановны. И еще. С вами, мсье Фальконе, проживает ваш сын, живописец, обучавшийся в Англии и теперь принятый мною для преподавания в нашей Академии. И ему заказ: пусть напишет ее высочество великую княгиню. Денег в казне в обрез, и поэтому рассчитаюсь я с вами сам, из собственных средств. Вы согласны?
Поклонившись, Этьен ответил:
— Разумеется, коль не оставляете выбора для нас… Завтра же приступим. Я беру на себя цесаревича, а Мари возьмет цесаревну и вашу воспитанницу. А когда Наталья Алексеевна соизволит позировать, то к мадемуазель Колло присоединится и мой сын.
Просидели у Бецкого еще четверть часа, слушая его рассуждения о необходимости просвещать народ, все сословия, чтобы русский мужик тянулся не к водке, а к книжке. Наконец, мы откланялись, получив от попугая прощальную реплику: «Прочь пошли, дураки, дураки!» Я едва ступала от натертых туфлями пяток. Но возможность побывать в Зимнем, пообщаться с царственным семейством очень веселила и вдохновляла. Я еще не знала, что из этого может выйти…