— Нет, мне совестно.
— Перестань, не думай. Ведь тебе было хорошо? Я ведь понял, что тебе было хорошо. Вот и прочь сомнения. Эта ночь для меня тоже навсегда останется в памяти. Как счастливый эпизод в жизни. И наш маленький, маленький секрет.
— Ты отцу ничего не скажешь?
— Нет, конечно. Для чего беспокоить старика?
Вскоре нас пригласили на завтрак. За столом кроме великокняжеской четы были еще Разумовский и Никита Панин — граф, в недавнем прошлом — воспитатель Павла Петровича, а еще три фрейлины ее высочества. Разговор шел по-русски, и они не считали нужным что-либо скрывать от нас, полагая, что мы не поймем. Речь вначале зашла о Пугачеве — государыня назначила командующим операцией против бунтовщика брата Панина — Петра.
— Петя справится, — уверял Никита, — храбрости и решительности ему не занимать. Вряд ли бунтовщик одолеет регулярные войска. Дело в другом: в настроении плебса. Если самозванец столько привлек к себе народу, значит, люди не довольны существующими порядками. Надобно менять управление. Нам нужна конституционная монархия.
Павел выпалил:
— Да! Хоть завтра! Пусть она отдаст мне трон. Я готов провести реформы. Но она ведь не отдает!
— И не отдаст, — ухмыльнулся Разумовский. — Каждый из нас это понимает. Мы ея характер изучили прекрасно.
— Силу применять не хочу, — заявил наследник.
— Сила в армии, — продолжал Панин. — Если преображенцы, измайловцы, семеновцы будут на стороне вашего высочества, этого достаточно. Передаст власть как миленькая.
— Но ведь это переворот? — сомневался великий князь.
— Да помилуйте! Вы — законный наследник вашего отца, и она имела право быть регентшей только до вашего совершеннолетия. И теперь получается, узурпировала власть. Вы должны взять свое.
Павел перевел жене на немецкий. И она выразила согласие:
— Дорогой, я убеждена: так и надо действовать. Сколько можно терпеть ее выходки — не дает ни дров, ни приличных денег. Пфуй!
Панин посмотрел в нашу сторону и спросил:
— Господа художники понимают по-русски?
Я ответила на французском:
— Пьер не понимает ни слова, я чуть-чуть.
— Значит, мадемуазель Колло, можете уразуметь, что услышанная вами беседа носит черты приватности. Если кому-то сообщите о ней, вам несдобровать.
Я удивилась:
— Разве что-то звучало предосудительное? Мне и невдомек. Но даю слово: ни одна живая душа не узнает подробностей нашего завтрака.
— Постараемся вам поверить.
Выпив кофе, мы примерно час-полтора поработали с великой княгиней над последними этюдами и уехали в поданной карете. По дороге Пьер спросил:
— Точно ничего не скажем отцу?
Разумеется, он имел в виду не крамольные разговоры за столом, так как ничего в них не понял, а случившееся между нами ночью. Я взглянула на него с удивлением:
— У тебя есть иное предложение?
— Да, Мари. Предложение есть: стань моей женой.
У меня внутри все похолодело.
— Ты серьезно, что ли?
— Совершенно серьезно. Ты мне очень нравишься, и ночное событие… В общем, предлагаю узаконить наши отношения.
— Пьер, благодарю тебя за доверие. Я должна подумать.
— Хорошо, подумай. Всё теперь от тебя зависит.
Фальконе-старшего мы застали у него в комнате — он лежал на диване и читал русскую газету (многое по-русски уже понимал, но писать еще не мог). Встретил нас радушно, спрашивал, как мы провели эту ночь, — я и Фальконе-младший отделались общими словами. Но когда «пасынок» (или же теперь будущий жених?) удалился к себе, я сказала Этьену:
— Есть серьезный разговор.
Он напрягся:
— Слушаю тебя.
— Павел Петрович со своим окружением думают отстранить императрицу от власти. Я была свидетелем их беседы, даже обещала молчать о ней. Но с тобой обязана поделиться. Потому как боюсь, в случае воцарения его высочества наш проект памятника Петру будет отменен. Или заморожен.
Мэтр нахмурился. И проговорил:
— Не уверен, но и скидывать со счетов не могу… Передай мне в деталях, как они толковали.
Я передала. Он еще больше помрачнел. Стал расхаживать по комнате.
— Что же делать, что делать? — рассуждал вслух. — Может, написать ее величеству?
— Нет, ни в коем случае! — замахала я руками. — Всякое письмо — это документ. Могут перехватить, могут шантажировать — нет! Лучше бы получить аудиенцию.
— Слишком трудно. Невозможно! Ведь она, конечно, подумает, что опять хочу добиваться отливки памятника, и не станет встречаться.