— Пьер?! Да ты рехнулась!
Я даже оскорбилась немного:
— Отчего так считаешь?
— Оттого, что на нем пробы ставить негде! У него на лице написано — бражник, гуляка, прохиндей!
— Не преувеличивай. Он давно не пьет. Начал преподавать в Академии. Написал портрет ее высочества. Взялся за ум, короче. А семейная обстановка сделает его мягче, умиротворит.
Друг не согласился:
— Нет, горбатого могила исправит. Заклинаю тебя, Мари: откажись от свадьбы. Делаешь ошибку. Я бы еще смирился с браком твоим с мсье Этьеном — он же гений, и ты гений, вы должны быть вместе. Но не с Пьером! Он тебя погубит! Откажись, молю!
— Ах, Фонтен — поздно, поздно: жду от него ребенка.
— Что, от Пьера?!
— Да.
Резчик перекрестился:
— Пресвятая Дева! Господи, помилуй! — заглянул мне в глаза: — Пьер тебя изнасиловал? Можешь промолчать: изнасиловал! А иначе бы ты не согласилась на это… Я убью его!
Я взяла Алекса за плечи и тряхнула сильно:
— Хватит! Прекрати! Не твое дело, как это случилось. И вообще — какая разница? Главное, что я стану матерью. И ребенок не будет незаконнорожденным. Остальное — терпимо.
Сидя напротив меня на стуле, запустил пальцы в шевелюру и качался, как молящийся иудей:
— Боже, Боже, чем мы провинились? За какие такие грехи нам ниспосланы муки эти?
Я ответила:
— Муки не за грехи. За грехи — кара. Муки даются, чтобы испытать силу духа. Муки Иисуса — не за Его грехи, а во имя искупления грехов человечества. Если мы с честью преодолеем муки, то очистимся. И приблизимся к Абсолюту. Надо терпеть и верить.
Александр в очередной раз качнулся:
— Мы не угодники, чтобы терпеть и верить тупо.
— Мы не угодники, но тянуться к святости надо.
Села рядом с ним, положила голову ему на плечо.
— Ничего, мой любезный друг, все проходит, пройдет и это. Мэтр Фальконе отольет памятник, установит, и мы уедем. Франция даст нам умиротворение. Родина всегда умиротворяет.
Он ответил со вздохом:
— Ты такая славная, Мари. И я так тебя люблю. Почему мы не вместе? Поженились бы по приезде в Россию, ничего бы не произошло из того, что произошло.
— Значит, Бог так решил.
— Понимаю — Бог…
Вскоре бюст Натальи Алексеевны был закончен.
У меня сложилось впечатление, что Этьен не просто примирился со случившимся, но и приободрился даже. Вроде раньше чувствовал за меня ответственность, беспрестанно думал о необходимость жениться, а идти под венец ему не хотелось, и внезапно сын избавил его от подобных терзаний. Камень (Гром-камень?) рухнул с души скульптора. Русские говорят — «гора с плеч». И ходил от этого веселый, даже насвистывал что-то легкомысленно. Значит, не любил, как бы я хотела? Нет, любил, только годы брали свое. И не чувствовал в себе силы на семью и детей. А теперь все устроилось лучшим для него образом: я ведь становилась мадам Фальконе, мы по-прежнему рядом, только в иных ролях; он и не в претензии; роль хорошего свекра и деда его устраивала.
Свадьбу мы назначили на субботу, 2 апреля. Срочно заказали мне подвенечное платье, новые туфельки и красивый парик. Пьеру тоже сшили новый камзол и туфли. Составляли список гостей. Хлопоты по организации стола полностью взяла на себя мадам Петрова при содействии нашего Филиппа. Пригласили музыкальный ансамбль из пяти человек (как без танцев на свадьбе?). Фальконе-старший написал письмо ее величеству с приглашением. Привожу ответ государыни: «Милый, дорогой друг, рада за Мари и за Вас. С Вашим сыном я пока не знакома, но, по отзывам Бецкого и цесаревны, он человек способный и дельный; видела его портрет Натальи Алексеевны — очень, очень недурно. Дай им Бог счастья и детишек! Я сама заглянуть к вам на свадьбу не смогу, но подарок молодым пришлю непременно. Неизменно Ваша — Екатерина». И ни слова о памятнике.
День венчания выдался немного морозным (вот вам и апрель — это Петербург!), но на удивление солнечным. Несмотря на близость католического храма (а вернее, помещения, где велись службы, — храм никак не могли достроить), ехали в двух каретах, присланных из Конторы от строений. В первой были Пьер, де Ласкари, Чекалевский и Фельтен. Во второй — я, Этьен, Александр с маленькой дочкой и Лосенко. Возле храма нас поджидали разодетые гости, в том числе Гордеев, Хайлов и Екимов (ученик Хайлова, отливальщик), — в общей сложности человек двенадцать. Женщин, кроме меня и четырехлетней Николь, не было вообще. Это, конечно, нарушало католическую традицию: у невесты должны на свадьбе присутствовать три ее подруги — свидетельницы; но таких у меня не нашлось — да, имела знакомых, даже приятельниц, но, увы, только православных. Ну, да ничего. Я привыкла с детства жить в обществе мужчин.