— Извини, Мари… мы болеем все… Первым простудился Жерар… вслед за ним Николь… а потом и мы… хуже всех бабушке, был озноб, и пришлось кровь пускать… Но теперь ей легче.
— Я не знала, прости. Ну, тогда не стану вас беспокоить, загляну как-нибудь попозже.
— Пустяки. Раз уже пришла, оставайся. Посидим, выпьем чаю и поболтаем… Что-нибудь случилось?
Мы прошли в столовую, и служанка со слугой поставила самовар.
— Ничего такого, просто Пьер и Поммель уехали, мне хотелось с кем-то поделиться — мыслями и планами…
— Вот и замечательно. Угощайся. Очень вкусное малиновое варенье. Пирожки с вязигой.
— Я попробую, ты не хлопочи.
Сообщила, что хочу уехать вслед за мужем будущей весной, и спросила, не позволит ли он присоединиться к его семейству мне и Машеньке? Александр воскликнул с живостью:
— Ну, конечно! Превосходная мысль. Главное, перетерпеть новую зиму в Петербурге, а уж в марте поплывем, не откладывая. Детки подрастут, и не будем опасаться за их здоровье. — Неожиданно закашлялся, и минуты две не мог говорить. А когда успокоился, хрипло произнес: — Жаль бросать Фальконе одного, но уж больно дело затянулось, ждать второй отливки невыносимо.
— Он и Хайлов работает вовсю.
— До весны отлить не успеют. И весной вряд ли. В лучшем случае — летом.
— Мы уедем раньше.
— К сожалению, да. Или к счастью.
Прибежала взволнованная горничная:
— О, мсье Александр — у мадам Вернье обморок.
— Ах ты Господи! Быстро за врачом.
Доктор определил, что случился удар. Вскоре удалось привести ее в чувство, но она плохо говорила и плохо понимала, что происходит. Ей требовался покой.
Возвращаясь домой, я мучительно думала, что же с нами со всеми будет. И не находила ответа.
«Дорогая Мари. Я доехал благополучно. Мы с Поммелем на корабле чуточку попьянствовали вначале, а когда вино кончилось, перейти на ром не рискнули: у меня от него колики в желудке, а попутчик мой был стеснен в средствах. В Амстердаме расстались: он решил задержаться и поработать в литейных мастерских, я же сел в карету, милостиво предоставленную мне в русской миссии графом Голицыным, прибыл в Брюссель, а оттуда уже в Париж. Снял на первое время квартирку около Сорбонны, а потом подыскивать стану к вашему приезду побольше. Осень во Франции теплая — то, что в Петербурге называется “бабье лето”. Поцелуй от меня Машеньку. Любящий твой супруг Пьер».
«Дорогая моя сестренка! Пьер Фальконе, побывавший у нас позавчера, передал мне письмишко от тебя. Очень рад, что и ты, и дочка в полном здравии, и дела у тебя идут неплохо, а на будущий год собираешься вернуться дамой. Дай-то Бог! Мы за эти десять лет сильно изменились, так что, может быть, и не узнаем в первый момент друг друга. Смешно! У меня тоже все в порядке, в магазине торговля бойкая, шьем и на заказ много, дорожим постоянными клиентами. Дети учатся, а болеют редко. У Луизы стало плохо с глазами, и врачи прописали ей очки, но и в них шьет она с трудом, а читать не может вовсе. Но зато Марго хлопочет по дому за двоих. Муженек ее отсидел в тюрьме за крамольные речи на одной из лекций в Сорбонне, и вернулся хромый — простудил в холодной камере колено. Так что пришлось еще тратить деньги на его лечение. Ходит уже неплохо, но с палкой. Очень злой на всех, и особенно на власть предержащих, как бы снова не загремел в кутузку! Твой супруг мне в целом понравился, человек образованный и с понятием, одевается, как аристократ, говорит красиво. Но просил денег, так как издержался в дороге. Я ему ссудил тысячу ливров. Лишь бы не пропил! Помогать по-родственному мы всегда готовы, но на дело, а не на всякое баловство. Ты меня, надеюсь, понимаешь. А за сим прощаюсь. Очень тебя люблю, сестренка, с умилением вспоминаю наши детские годы и любить всегда буду, возвращайся скорее. От моей родни низкий тебе поклон. Твой брат Жан-Жак».
Говорили, что великая княгиня Наталья Алексеевна наконец-то понесла. Якобы Екатерина II без конца сетовала, что невестка не тяжелеет и никак не подарит бабке внука. И свершилось! Ждали появление первенца по весне 1776 года. А потом — неожиданное известие: роды прошли неудачно, мать и младенец погибли. Вот те раз! Отчего? Лучшие лекари при дворе не смогли помочь?
Сразу поползли нехорошие слухи. Вроде императрица, недовольная тем, что невестка накручивает наследника — почему мать не отдает престол сыну по закону, — повелела Потемкину придержать акушеров и повитух, те и проявили преступную беспечность. А потом царицей были щедро награждены… Правда или нет — Бог весть. Если правда — на душе становилось не по себе: неужели человек ради власти, трона может пойти на фактическое убийство? И кого — собственной снохи при рождении внука! Помня обаяние ее величества, мягкость голоса, доброту, совершенно в это не верилось. Но, с другой стороны, ведь смогла же Екатерина приказать четвертовать Пугачева? Разве не с ее молчаливого согласия был убит Петр Ш, император? Удивительно, как в одной милой даме уживалось столько личин. Или абсолютный монарх по-другому не может? Значит, прав Дидро, выступая за конституционную монархию?