— Спустимся в каюту? Мы уже замерзли.
Скульптор отвечал:
— Вы спускайтесь, а я еще постою немного.
Внучка посмотрела ему в лицо:
— Ах, папа, ты плачешь?
Он смутился:
— Нет, нет, что ты, дорогая! — И коснулся ладонью ее плеча. — Просто ледяной ветер. Слезы от него начинают течь.
— Не печалься, папочка. Нам в Петербурге было хорошо, это верно, но в Париже, может, будет еще приятнее. Главное, что мы вместе. Главное, что мы любим друг друга.
— Да, моя хорошая. Я тебя обожаю. — Он склонился к ней и поцеловал в раскрасневшуюся от холода щечку.
Несмотря на сентябрь (только начало осени), мерзли всю дорогу. И Филипп спускался в трюм, к нашему багажу, чтоб достать верблюжьи одеяла и вязаные кофты. Он и мэтр грелись также ромом, правда, в небольших порциях, так как судно часто качало, и у всех кружилась голова. Нас подбадривал капитан Ван дер Деккен, рыжий великан со шкиперской бородкой и зелеными глазками. Улыбаясь, он показывал пожелтевшие прокуренные зубы и бубнил надтреснутым басом:
— Разве это качка? Ерунда. Вот попали мы в шторм в тысяча семьсот семидесятом году… — Далее следовал история, как ему и команде «Роттердама» чудом удалось избежать гибели в Северном море. — А сейчас никакой опасности и в помине нет, доплывем с Божьей помощью, надеюсь.
Мы с Мари-Люси, чтобы скоротать время, вслух читали книжки, иногда играли в слова и карты. Фальконе гулял по палубе, думая о чем-то, или же валялся на своей койке, заложив руки за голову (чем напоминал Пьера). Говорил, что лучше бы ехали в карете, по земле спокойнее, ведь ему с детства претили путешествия по воде, а вот тут поддался моим уговорам и не возражал против корабля…
Но, как говорил Ван дер Деккен, с Божьей помощью все-таки доплыли. Поутру 4 октября красное рассветное солнце осветило разноцветные крыши домиков Амстердама вдалеке перед носом корабля. Мы смотрели на город неотрывно. В первый раз ощутили остро: всё, с Россией покончено, русские, русская земля, русский образ жизни далеко позади; мы теперь на Западе, более привычном нашему сознанию. Да, и здесь полно недостатков, зависти, интриг, но они какие-то свои, без налета азиатчины, на свое не обижаешься, так как вырос с ними. А Мари-Люси, глядя на Амстердам, рассмеялась: «Домики, словно в кукольном городке. Все-таки в Петербурге здания красивее». Ей, родившейся в России, предстояло еще привыкать к европейской цивилизации.
В амстердамском порту из воды торчали специальные деревянные буи, прикрепленные к морскому дну, чтобы к ним цеплялись суда на рейде. Швартовались долго. А потом еще дольше спускались в лодку, чтобы плыть к берегу. Фальконе нёс внучку на руках, а Филипп остался на корабле, чтобы проследить за разгрузкой нашего багажа. Наконец, ступили на землю! Слава Богу! Мы с Этьеном перекрестились, а дочурка, глядя на нас, хихикала, ей морское путешествие все-таки понравилось, маленькие дети не думают об опасностях.
Приняли решение сразу скакать в Гаагу, в русскую миссию к князю Голицыну, и спросить у него совета, как нам двигаться дальше. Наняли карету и отдельно фургон (грузовую телегу, крытую брезентом): в первой ехали мы втроем, во второй — Филипп с багажом. Путь до Гааги занял три часа. Разгрузились на постоялом дворе в самом центре города, заняли три комнаты, пообедали, и, пока я и Машенька отдыхали с дороги, а Филипп доставал необходимые вещи из сундуков, Фальконе отправился в русское посольство. Возвратился под вечер, сильно подшофе, очень возбужденный. И, обняв нас с дочкой, произнес:
— Девочки мои, все устраивается как нельзя лучше. Князь меня встретил, словно родственника, мы с ним выпили водки, обменялись мнениями и прочее. Словом, предложил нам пока остановиться у него в загородном доме. Там живет его супруга с детьми. Места хватит всем. Завтра с утра покатим.
Я спросила:
— А Париж? Мы пока не едем в Париж?
Мэтр поморщился:
— Твой Париж никуда не денется. Я ж не мог обидеть Дмитрия Алексеевича отказом. Поживем недельку-другую, а потом посмотрим.
Выглядел он счастливым, и мне совестно было разрушать его доброе настроение неуместными вопросами. Он отправился спать в свою отдельную комнату, мы с Мари-Люси остались в нашей, а Филипп заночевал в третьей, без окна, больше похожей на чулан. С первыми лучами рассвета двинулись в загородный дом князя — меж Гаагой и Шевенингеном, в получасе езды от центра города, на берегу моря. Крохотная голландская деревушка, тихие уютные домики, церковь и рыбацкие лодки. Абсолютный покой. Сразу оценили возможность хорошо отдохнуть от бурлящего Петербурга и невыносимо долгой качки на корабле.