Наша безмятежная жизнь в Голландии начала меняться в худшую сторону с осени 1779 года: князь навещал семью все реже, а княгиня ходила озабоченно-грустная. Что за черная кошка пробежала меж ними, не имели понятия, но разлад был виден каждому постороннему. И когда на Рождество Дмитрий Алексеевич пригласил меня и Этьена в русское посольство на званый вечер, а супруга с детьми к нему не поехала, стало очевидно, что разрыв назревает. И Голицын, выпив шампанского, откровенно признался:
— В скором времени Амалия Самуиловна нас покинет.
— Почему? Как? — Фальконе сделал вид, что такой поворот событий для него новость.
Дипломат закатил глаза:
— Всякое случается в частной жизни. Чувства иссякают… Жалко, что детей буду видеть редко.
— А куда ж она собирается?
— В Мюнстер. Это в Германии, но недалеко от Голландии. Там ее друзья, там ее родня. Перестанет маяться.
— Значит, и нам пора отправляться в дорогу.
— Что вы, что вы! — замахал руками наш благодетель. — Оставайтесь, конечно. Дом в вашем распоряжении.
— Очень благодарны за гостеприимство. Но не хочется им злоупотреблять. Мы не позже мая двинемся в Париж.
— Ну, до мая еще далеко, там и потолкуем.
А княгиня сообщила мне и Этьену о своем отъезде следующими словами:
— Русские не умеют ничего планировать. Дмитрий Алексеевич совершенно не думает о будущем детей. Кем они станут, сидя у себя дома, в Голландии? Я должна предпринять решительные меры. Девочку помещу в женский католический монастырь Грефрат, что в городе Золинген; августинки научат ее праведности и послушанию. Мальчика с тринадцати лет отдам в Берлинский кадетский корпус, где проходят науки дети лучших семей Пруссии. И его недаром называют Академией дворянства. Станет военным, как мой родитель. Митри сам желает стать военным. Ведь недаром в Берлине шутят: это не прусское государство имеет свою армию, а наша армия имеет свое государство.
Спорить с ней было бесполезно. Я могла бы возразить, что на самом деле Мими абсолютно не религиозна и в монастыре, пусть и для учебы только, ей будет нелегко; да и Митри, по-моему, больше склонен к гуманитарным предметам (хорошо рисует, хорошо играет на клавесине, любит поэзию), чем к армейским премудростям, — но смолчала. Кто я такая, чтобы ей указывать? Если она перечила самому Дидро, мне и вовсе надо сохранять нейтралитет.
Фрау Аделаида-Амалия ускакала с детьми в Мюнстер в марте 1780 года. Мы собрались восвояси ближе к июню.
«Многоуважаемый мсье Фальконе, дорогой Этьен. Я спешу сообщить Вам хорошие новости. Дело наконец сдвинулось с мертвой точки. Давеча на приеме в Зимнем ее величество спрашивают меня: “Юрий Матвеевич, что же вы, голубчик, ничего не предпринимаете с памятником Петру? Столько лет стоит готовый, и все без толку”. Я слегка растерялся и говорю: “Так мсье Бецкой не велел”. — “То есть что значит — «не велел»? Как сие понять?” — “Распорядился не трогать монумент без особых на то распоряжений”. Государыня покачала головой: “Ах, он баловник, я ему задам перцу. Никого не слушайте, кроме меня. А мое распоряжение таково: водрузить Петра на готовый постамент, привести в порядок площадь вокруг для торжественного открытия. Я сама стану открывать”. — “Слушаюсь, ваше величество”. В общем, завертелось. Мы перевезли бронзового царя на Сенатскую, где в сарае стоит обтесанный и удлиненный Гром-камень. Подняли и вставили стержни в пазы — подошли они великолепно! Памятник держался на них даже без цементирования! А когда залили раствор и он затвердел, стало ясно, что никакие хляби небесные не повалят нашего самодержца. Поздравляю!
Но, как говорится, должен добавить и ложку дегтя в бочку меда. Генерал Бецкой и тут остался верным себе — настоял, чтобы монумент обнесли кованой решеткой, сбоку которой надо поставить будку с караульным. Все мои протесты, что такой вариант нарушает целостность восприятия, оскопляет замысел скульптора, не были услышаны. По эскизам небезызвестного Вам Стефана Вебера из Академии художеств тут теперь куют решетку. Будку возведут чуть позднее. Что поделаешь, мы не можем не считаться с мнением сильных мира сего, ибо полностью зависим от них. А они навязывают нам свои представления о прекрасном.