— Я вяжу что-то нашему младшему братишке, — сообщает Лизабет сестре.
Ей ещё самой не известно, что она вяжет.
— Шапочку или маленькое одеяльце — посмотрим, что получится, объясняет Лизабет, а вслед за ней и мама повторяет почти то же самое:
— Мальчик или девочка — посмотрим, что получится. Нельзя же с уверенностью сказать, что у вас появится именно братик.
Всё выяснится не раньше, чем на рождество. Но колыбельку, в которой некогда лежали Мадикен и Лизабет, мама уже принесла вниз с чердака и теперь с помощью Альвы обтягивает её новой тканью в цветочек и нашивает новые воланчики. Они с Альвой без конца толкуют о том, как очаровательно преображается старая люлька.
Для папы нет ничего хуже этих «воланных разговорчиков» — так он называет всё, о чём бы мама с Альвой сейчас ни рассуждали.
— Нет, спасибо, увольте меня от ваших воланных разговорчиков — отказывается он, когда мама, у которой иногда собираются на чашечку кофе её приятельницы, изъявляет желание, чтобы он зашёл к ним и поздоровался с дамами.
Папа несколько обеспокоен тем, что же будет, когда Мадикен с Лизабет достаточно подрастут и тоже начнут вести подобные «воланные разговорчики». Просто необходимо, чтобы в доме появился мальчик, думает папа, впрочем, ещё одна девочка доставит ему не меньшую радость.
— Сколько бы у нас ни народилось таких девчонок, их никогда не будет слишком много, — говорит он.
Но прежде чем у них кто-то появится, надо прожить целую осень, длинную и тёмную, а это так трудно, считает Мадикен.
— Живёшь-живёшь, а ничего не случается — жалуется она Альве.
— Как ничего? — удивляется Альва — Да разве у нас не случилось в погребе наводнение?
Но такие происшествия не доставляют Мадикен радости, и потому она частенько забегает в Люгнет поболтать с Аббэ. Это хоть нескучно. Он столько всего рассказывает, пока печёт свои крендели. Хотя только когда они в кухне одни. Тут уж Мадикен может послушать о тех удивительных деяниях, которые он задумал совершить, когда вырастет. А задумал Аббэ не мало. Он станет или капитаном брига «Минерва» и проплывёт во время грозных штормов вокруг света по всем морям и океанам, или машинистом — будет водить паровозы по транссибирской железной дороге, он ещё точно не решил. Мадикен считает, что водить паровозы спокойнее и лучше, но она ошибается. По транссибирской железной дороге ездят лишь опасные анархисты с бомбами в карманах, и чуть лине каждый день в воздух с грохотом взлетают целые поезда.
— И тогда надо суметь быстро спрыгнуть с поезда, чтобы не превратиться в котлету, — объясняет мальчик.
Мадикен содрогается, ноу Аббэ вид на редкость довольный.
— И куда, ты думаешь, попадают те, кто спрыгнул со взорванного поезда? Иногда — в бушующую реку, иногда — в змеиную яму! Ведь транссибирская магистраль — это тебе не линия пригородных поездов!
Мадикен всё больше и больше убеждается в том, что Аббэ лучше всего стать кладоискателем. Об этом он тоже, разумеется, подумывает.
— Хотя тогда придётся лазать в ужасные подземные гроты, полные отвратительных пресмыкающихся.
— Зачем? — удивляется Мадикен.
— Как зачем? А куда ж, ты думаешь, какой-нибудь старый король рассовал лет тыщу назад свои двадцать бочек чистого золота? Только по подземным гротам, кишмя кишащим всякими гадами. Это уж как пить дать!
Если отыскать настоящий грот, то оттуда можно таскать золото вёдрами так утверждает Аббэ.
А ещё, если у него останется время, он собирается полететь на воздушном шаре на Северный полюс, и, сворачивая крендели, Аббэ поёт Мадикен такую песенку:
Замечательная идея, считает Аббэ, он и сам собирается, как уже было сказано, когда-нибудь осуществить её.
— Вот здорово, что мир так полон приключений — говорит он — Только бы успеть всё изведать!
— И тогда ты не будешь больше печь крендели? — интересуется Мадикен.
— Конечно, нет, а ты как думала? Хотя, когда мы соберёмся праздновать на борту «Минервы» рождество, я, пожалуй, испеку несколько штук: Если, конечно, не будет шторма, а не то все кренделя скатятся с противня.
Штормы бывают иногда и в Люгнете. Хотя и не такие сильные, чтобы крендели скатывались с противня. Ведь шумит там не море и не река, а всего лишь дядюшка Нильссон. Он не чувствует в себе никакой жизни, когда дождь без конца низвергается на землю и туманы сплошь окутывают его дом. В такое время он размышляет только о печальном и объясняет тётушке Нильссон, как нелепо всё, что она делает. И не только она, но и все остальные Перепутлялки в этом городе, в этой стране да и в целом мире. Дядюшка Нильссон лежит на диване, сцепив руки на животе, и укоризненно смотрит на тётушку Нильссон, словно обвиняя её во всех нелепостях мира.