– Мне надо похозяйничать без вас. Я хочу приготовить кое-какое угощение. Мы давно ничего не видели, кроме селёдки с картошкой, пора наконец побаловать себя для разнообразия чем-то другим.
– Откуда же ты взяла денег? – спрашивает Аббе.
– А это уж моё дело! – говорит тётя Нильсон.
Вид у неё очень довольный, и она спрашивает Мадикен, не хочет ли та сегодня поужинать в Люгнете.
– Сбегай-ка ты домой и спроси разрешения! – говорит тётя Нильсон.
Мадикен с удовольствием побежала спрашивать. Её почти никогда не приглашали к столу у Аббе. Такое приглашение для неё приятная неожиданность, и мама тоже должна это понять, хотя она не любит, когда Мадикен ходит в гости к Нильсонам.
Мама не возражала. Она только пригладила Мадикен волосы, надела ей чистый передник и напомнила, что надо вести себя хорошо и не забыть сказать спасибо.
Радостная и полная нетерпеливого ожидания, Мадикен помчалась в гости к Нильсонам и возле их калитки с разбегу налетела на дядю Нильсона. Он возвращался домой трезвый и мрачный, словно и не ходил в пивную. По крайней мере, Мадикен не заметила в нём никакой перемены.
– Вся жизнь – борьба, – говорит дядя Нильсон. – Ты, Мадикен, этого ещё не знаешь. А люди очень безжалостны. Ни один человек во всём городе не хочет одолжить каких-то паршивых двести крон, сколько ни проси и ни унижайся.
Он берёт Мадикен за руку, и они вместе входят в кухню.
А там тётя Нильсон хлопочет у плиты, гремя кастрюлями и сковородками. Дяде Нильсону она приветливо кивнула:
– Хорошо, что ты пришёл. Сейчас будем кушать.
И вот угощение на столе, да ещё какое! Такого пиршества Мадикен ещё никогда не видывала в этом доме! Тут и телячьи отбивные в сливочном соусе, и омлет с грибами, и нежный картофель с солёными огурцами, и несколько сортов сыра, и пиво, и лимонад, а для дядюшки Нильсона ещё и кое-что покрепче!
Дядя Нильсон выпучил глаза от удивления.
– Уж не рехнулась ли ты, часом? – спрашивает он тётю Нильсон.
Но она говорит, что нет, мол, не рехнулась. И тогда у дяди Нильсона глаза разгорелись при виде богатого угощения, потому что он очень проголодался. Мадикен тоже проголодалась, и Аббе, сияя от удовольствия, сам положил ей на тарелку всего помногу – и омлета, и телячью котлетку.
– Вот так, – говорит он, – едали, бывало, в доме у бабушкиной бабушки.
Все уселись за стол и стали пировать, позабыв, кажется, про комод и про фабриканта Линда, который вот-вот должен прийти, чтобы испортить всё удовольствие.
Когда все наелись, тётя Нильсон и говорит дяде Нильсону:
– Дай-ка мне свою тарелку!
Дядя Нильсон берёт тарелку и хочет ей протянуть. Смотрит, а под тарелкой что-то лежит! Оказывается, это деньги – две бумажки по сто крон. Дядя Нильсон как увидел, так и ахнул:
– Ну и ну! Где же это ты ухитрилась взять взаймы?
– Это не взаймы! – говорит тётя Нильсон.
Дядя Нильсон строго на неё посмотрел и спрашивает:
– Уж не хочешь ли ты сказать, что украла деньги?
На такую глупость тётя Нильсон и отвечать не стала.
Но дядя Нильсон не отстает от неё. Он непременно хочет узнать, откуда у тёти Нильсон взялись деньги. Наконец она говорит:
– Я запродала себя доктору Берглунду.
После этого наступает молчание. Потом дядя Нильсон как заорёт:
– Так я и знал – рехнулась! Ты действительно рехнулась!
Тогда тётя Нильсон пускается в объяснения. Взяв газету, она пальцем показывает то место, где всё ясно и чётко написано.
– Если так делают в Стокгольме, отчего бы и мне не сделать! – говорит тётя Нильсон, а затем все узнают от неё, что же люди делают в Стокгольме. Там бедняки идут в больницу к докторам и продают своё тело для того, чтобы доктор мог его потом разрезать. Живых людей, конечно, никто не режет. Ты получаешь несколько сот крон и можешь их использовать при жизни, как тебе заблагорассудится, а когда умрёшь, доктор получит твоё тело. Докторам надо знать, как человек устроен внутри, чтобы не ошибиться, когда они будут делать больному операцию.
– Таким образом, я сделала доброе дело, – говорит тётя Нильсон. – Заодно я и сама наконец узнаю, отчего у меня в животе всё крутит и крутит и почему он иногда болит.
Понемногу до дяди Нильсона дошло, что тётя Нильсон на этот раз додумалась до очень ловкого хода.
– И сколько же тебе заплатили? – спрашивает дядя Нильсон.