Мистер Маршал силился это освоить:
— Больше, чем если бы умер?
— Больше, — засмеялся Байт, — чем если бы не умирал. Именно то, чего вы, если я вас понял, желали себе и что так желали иметь. То, что я помог бы вам обрести.
— Кто же в таком случае помогает ему?
— Никто. Его звезда. Его гений.
Мистер Маршал огляделся вокруг, словно в надежде обнаружить подобных помощников и в своей сфере. Она, его сфера, включала и ревущий Стрэнд, но Стрэнд — сплошная мистика и безумие! — ревел: «Бидел! Бидел!» Какой-то газетчик, издалека заприметив беседующую группу, уже поспешал к ним.
— Но как, черт возьми?..
— Вон, познавайте. — И Байт указал ему на приближавшийся источник.
— А вы? Вам они не нужны? — бросился бедняга Маршал к уже удалявшейся паре.
— Газеты? — Они остановились, чтобы ответить. — Нет, с нас хватит. Мы покончили с этим. Мы ставим точку.
— И я больше вас не увижу?
Испуг и последняя надежда вцепиться отразились на лице Маршала, но Мод, мгновенно схватившая все, что хотел выразить ее друг, нашла нужные слова, чтобы оборониться:
— Мы выходим из дела.
С чем, повернувшись, уже в прямом смысле, спиной к Флит-стрит, они и пошли. Они шли вверх по холму, молча, глухие к выкрикам очередного мальчишки-газетчика, пренебрегая очередным «экстренным», шли не останавливаясь, пока несколько минут спустя не очутились в относительной тишине Ковент-Гардена, где еще не стерлись следы недавнего бурного уличного движения, но уже воцарился покой. Рев со стороны Стрэнда умолк, клиент их исчез навсегда, и теперь из открывшегося перед ними пустого пространства они могли, подняв глаза, увидеть звезды. Среди них, конечно, была и счастливая звезда Бидел-Маффета, и мысль, что это так, на мгновение притупила заносчивое чувство победы. Он все еще нависал над ними, он, бессмертный, властвовал над ночью; а они были далеко внизу, и теперь он довлел над их миром. И все же чувство облегчения, спасения, света — пока неугасимого — их доброй старой иронии остановило обоих и поставило лицом к лицу. Теперь между ними было больше, чем прежде, всякого разного, но оно не разделяло, а, напротив, соединяло, подобно глубокому потоку, по которому их несло, заставляя теснее прижаться друг к другу. И все же, все же… что-то точило Мод.
— Значит, все было подстроено?
— Не мною, как перед Богом… с того момента, как я не видел его.
— Так им самим?
— Наверное, так. Ведь все к его услугам. Нет, он для меня непостижим!
— Но ты считал, — напомнила она, — что именно так и будет. О чем-то ты тогда думал.
Байт замялся:
— Я думал, это будет грандиозно, если он сумеет. Он и сумел, и вышло грандиозно, только меня при этом предали. Продали и предали. Вот почему я ухожу.
— Вот почему и я ухожу. Нам нужно заняться чем-то иным, — и Мод улыбнулась ему, — что требует поменьше ухищрений.
— Нам нужно любить друг друга, — сказал Говард Байт.
— А мы на это проживем?
Байт вновь призадумался; потом решительно заявил:
— Да.
— Ах, — прибавила Мод, — нам нужно заняться литературой. Теперь и материал у нас есть.
— Для доброго старого «кирпича»? На звякающие «осколки»? Ах, на них нужен материал получше — хотя и этот годится.
— Да, — подтвердила она, поразмыслив, — годится, только в нем большие прорехи. Кто он — мертвец в запертом номере?
— Я не это имел в виду. Это уже, — сказал Байт, — Бидел в лучшем виде объяснит.
— А как? Где?
— В Прессе. Завтра же.
— Так быстро? — удивилась Мод.
— Если он вернулся нынче вечером — а сейчас еще нет десяти, времени хоть отбавляй. Завтра это будет во всех газетах — вселенная подождет. Он всем нам сядет на голову. В этом его шанс. И это, — добавил молодой человек, — сделает его важной фигурой.
— Важнее, чем прежде?
— Четырехкратно.
Она напряженно слушала и вдруг схватила его за рукав:
— Иди к нему!
Байт нахмурился:
— Идти? К нему?
— Сейчас же! Ты дашь объяснение! Ты!
Он понял, но лишь покачал головой:
— Нет уж, баста. Низкий ему поклон.
Не сразу, но она поняла, и тут же у нее мелькнула еще одна мысль:
— Значит, по-твоему, главная прореха в том, что у него не было никаких оснований, ничто ему не грозило?..
— Хотел бы я знать, — сказал Говард Байт.
— Сделал ли он что-то такое, что могло смутить Прессу?