Клубнику съели, сон немного разогнали.
— Скажите, а куда делось то чертово письмо? — вдруг спросил Себастьен.
— Как, вы не помните? — рассмеялась она. — Мы сожгли его на свечке, вон на той, — она кивнула на приклеенную прямо к столу свечку, очень похожую на церковную, — а пепел развеяли, стоя снаружи на карнизе вон там, — кивнула на окно. — Так что где-то внизу на клумбе, я полагаю. И я полагаю, это не тот предмет, который стоит трогательно сохранять в семейном архиве.
— Там цветы не вымрут от такого удобрения? — рассмеялся он.
— Не думаю, — пожала плечами она.
— А камеру кто сломал?
На самом деле, камера, еще вчера мирно висевшая на потолке, была раскручена на составляющие и лежала на столе.
— Кажется, Лодовико. Он говорил — нечего охране на посту смотреть кино про то, как мы с вами с ума сходим.
— А мы сходили с ума? Я, видимо, да, потому что всю ночь обнимал лучшую женщину этого мира и даже не поцеловал ни разу, не говоря о большем.
— Тогда целуйте, и я пошла.
— Куда? — нахмурился он.
— Спать, — пожала она плечами. — В нормальную постель.
— Пойдемте, — с готовностью поддержал он. — Ко мне. Душ, постель, ну и что еще вам захочется.
— Мне хочется, чтобы с вами все было хорошо. А для этого вам нужно еще несколько часов поспать. Поспать, понимаете, а не что-то там еще, — она подняла руку и погладила его по щеке, прямо, как ночью. — Душ и постель. А потом уже всё остальное.
— Хорошо, убедили, откладываем до вечера.
Элоиза улыбнулась и стала собирать с полу свои разнообразные вещи, в основном — содержимое сумки, украшения… да, и некоторые предметы одежды тоже. Какого чёрта она чулки-то сняла, чем они мешали? Сейчас вот тащиться через половину дворца босиком…
Он поймал ее у двери. Целовались долго, потом она отстранилась.
— Идите спать тоже, хорошо?
— Хорошо. Дайте посмотреть на вас еще пару минут.
— Да ладно, я представляю, на кого я сейчас похожа!
— На фею, — сказал он.
— Скажете тоже! Феи не бывают лохматые, без чулок, и в мятом платье!
— Отличное платье, гладить вас в этом платье очень приятно. Поэтому фея. Всё, не обсуждается, ступайте, раз собрались.
— Только не вздумайте сейчас заниматься делами, ясно вам?
— Ясно, Элоиза.
Она улыбнулась ему еще раз и выскользнула наружу.
Кто-то был под дверью снаружи, в коридоре. Элоиза вышла, осмотрела стены и портьеры и сказала негромко:
— Я знаю, что вы здесь есть, кто бы вы ни были. Проследите, пожалуйста, чтобы монсеньор отправился к себе и лег спать. И чтобы его не беспокоили, пока сам не проснется. Это важно.
Напоследок осмотрела с улыбкой коридор, никого не увидела и отправилась к себе.
У себя бросила вещи в кресло, разделась прямо в ванной, расчесалась-переплелась (о да, если феи выглядят именно так, то спасите мою душу от таких фей), буквально пару минут постояла под горячей водой, надела шифоновую сорочку и хотела было уже ложиться и спать, но… Что-то заставило ее взять из сейфа с драгоценностями заветный блокнот в барочных завитушках и остро отточенный карандаш, сесть в гардеробной прямо на пол и писать. Строки ложились не слишком легко, но ложились, и это было восхитительно само по себе, но еще и казалось правильным завершением минувшей безумной ночи. Нужно было выпустить изнутри всё, что накопилось, хотя бы и таким странным способом.
И когда три строфы окончательно оформились, она со спокойной душой легла спать и мгновенно уснула.
3.22 О родственном беспокойстве, о телефонах и о том, как валяли дурака
* 64 *
Элоиза проснулась в удивительно хорошем настроении. Это было необычно, ведь всегда она просыпалась тяжело, ей не хотелось вставать и приходилось заставлять себя принять вертикальное положение. Здесь же она легко встала, посмотрела, сколько времени (для этого пришлось найти в сумке часы и заодно вспомнить, что она в данный момент без телефона), оказалось — почти два часа дня. Ну и ладно. Умыться, поесть… да-да, поесть, потому что вечером на мероприятии было не до еды, а потом — тем более.
Она вышла в гостиную уже одетая для выхода, увидела кучку вещей со вчера — раскрытая сумка, туфли, чулки — и заставила себя отнести всё это хотя бы в гардеробную. Поставить туфли на пол, положить чулки в грязное, а мелочи из сумки разложить по местам. Ах, черт, да, чулки… она вспомнила. Момент был на самом деле прекрасен. Себастьен взялся выговаривать ей за то, что не лечит ноги и ходит на высоких каблуках, а она фыркнула и сказала, что всё давно в порядке. Он усомнился. И тогда она в доказательство своих слов приподняла юбку и продемонстрировала. Он все еще сомневался. Тогда она сняла чулки и предложила проверить. Он, конечно, изумлялся, говорил про обман зрения и про то, что она морочит ему голову, а сам тем временем нежно гладил свеженаросшую кожу кончиками пальцев. Странно, почему это не вылилось ни во что большее?