Известно ли вам, какая из пешеходных дорожек наиболее женственна и требует постоянного ухаживания? Не ошибусь, если скажу: деревянная. Хрупкие доски имеют человеческое свойство ломаться и гнить. В городе Ч было МНОГО плотников, но не забывайте, что все они потомки первоплотника Иосифа, помешавшегося от горя по распятому сыну. Они тоже пили горькую и чаще смотрели в небо, чем под ноги, бросив тротуар на произвол земли. И земля подъедала дерево, и в нём заводились провалы. И отец, оступившись, упал и увлёк меня за собой. Так связуются времена, так на собственной шкуре мы ощутили последствия, резонанс и пустоту, образовавшуюся после великой казни.
Поднять отца оказалось легче, чем я думал. Он и сам старался встать на ноги, видимо, что-то чувствуя. Я приободрился. Однако нам предстояло свернуть с главной ровной улицы и перейти через овраг, спуск в который был пологим, но зато подъём – крутым, оснащённым лестницей. Сырое широкое дно оврага густо заросло болотными травами. Тротуар здесь держался на сваях и возвышался над землёй метра на полтора. Перил почему-то не было. И я приложил все усилия, чтобы хоть немного выпрямить наше зигзагообразное движение.
Гораздо позднее, когда отец уже умер, я написал такие строки:
Да, повторяю: было радостное ощущение силы и взрослости. Но вместе с этим ощущением отец, сам того не подозревая, передал мне эстафету борьбы с зелёным змием, или попросту – пьянства. И в этом плане я повторяю его жизнь, и не он – моей, а я остаюсь его тенью. Разумеется, осознание описываемых «похождений» как акта преемственности пришло ко мне лишь теперь.
Тогда же я работал мускулами. Красивый, 12-летний я вёл своего уставшего отца, и когда мы, дважды останавливаясь, поднялись по лестнице в гору, я понял, что непременно доведу его. И уже не боялся гусей, которые паслись на травке почти возле каждого дома и так ужасно вытягивали шеи, бросаясь на прохожих, что я всегда не выдерживал и пускался бежать. Но в этот раз я даже не смотрел в их сторону. Как матросы с корабля (а мы и были с корабля), мы качались и пылили мимо шипящих шей и любопытных взглядов старушек – мы, непоседливые чужаки, бредущие неизвестно откуда, зачем и куда.
Башня Смерти
Взвесив все «за» и «против», он принял решение. Осталось выбрать конкретную форму осуществления задуманного. И тут он удивился. Он не думал, что, преодолев мучительное главное, застрянет на второстепенном. «Не всё ли равно КАК! – сердился он на себя. – И тут не можешь без художеств, эстет проклятый!» Плюнув, он пошёл пройтись.
Мелким дождичком освежила лицо Алексею Андреевичу парикмахерша-осень. Он нажал кнопку зонта, и небольшой чёрный купол услужливо заслонил его от огромного серого. В двухстах метрах от его дома (а жил Старыгин на окраине города) находилась железнодорожная станция. За ней – чем не место для прогулок? – лесок произрастал. Когда Алексей Андреевич проходил по навесному мосту, под ним, стуча и гудя, пронёсся поезд. «Нет, только не ТАК! – подумал Старыгин. – Ни поезд, ни авто, ни прыжок с высоты не годятся. Зачем пугать близких и прочих людей изуродованным телом? Чего доброго, и червей жуткий вид отпугнёт. Или, может, они не любят фарша. Останусь тогда навеки необработанным, неочищенным – и не видать мне костяного рая, как своих ушей».
Свернув с грязной дороги, он зашагал по опавшей листве и полёгшей жёлтой траве. Деревья росли не слишком густо, в основном лиственные, теперь голые, и взгляд, как выведенный на прогулку пёс, забегал далеко вперёд. Внимание Алексея Андреевича привлекла стая ворон, кричащая и кружившая над одним деревом, на котором болтался, чернея, неизвестный предмет. Что за плод, огромный и бесстрашный, висит тут наперекор наступающим холодам? Старыгин приблизился. Дерево оказалось рябиной, предмет – висельником. Судя по одежде, это был бомж или нищий. Их столько развелось в последнее время, что власти замучились принимать крутые меры. Их отлавливали по всему городу и без суда вздёргивали на ближайших фонарных столбах. «Неужели озеро казней вышло из берегов! – подумал Старыгин. – Неужели ОНИ докатились до осквернения природы?!» Но приглядевшись, он понял, что здесь дело обошлось, скорее всего, без блюстителей. На стволе рябины перочинным ножом было вырезано: «Идите на х..! Я сам». На земле валялись окурки и пустая бутылка из-под водки. Покинутому им миру самоубийца показывал язык. Вместо глаз у него зияли дыры, на голове его сидела ворона.