Он швырнул кисти на палитру, что было ему совершенно несвойственно, потому что они могли к ней присохнуть, и пошел прочь. Лицо Богородицы на фреске так и осталось незаконченным, это по-прежнему был пустой овал, но сегодня у него больше не было сил, он и так чуть не падал от усталости. Когда он проходил мимо Симонетты, она, не сознавая, что делает, протянула к нему руки. Но он от нее отвернулся, и она услышала, как он пробормотал: «Noli me tangere».
Так во второй раз в жизни Бернардино бежал от женщины, которую любил. Он взлетел по лестнице к себе на колокольню, в свое одинокое убежище, ни разу не оглянувшись, и это было даже хорошо, иначе он непременно заметил бы то, что смутило бы его душу, а может, и сломило бы его, то, чего он так отчаянно избегал: искреннее сострадание, с которым смотрели ему вслед голубые, как его родное озеро, глаза Симонетты.
А Симонетта лишь значительно позже, уже вечером, поняла, наконец, что он сказал в ту несчастливую минуту, когда она невольно потянулась к нему. Noli me tangere. Ну конечно! Она взяла фамильную Библию, которая всегда лежала у нее на ночном столике, и стала листать пожелтелые страницы, пока не нашла то, что искала. «Dicit ei Iesus: Noli me tangere, nondum enim ascendi ad Patrem meum: vade autem ad fratres meos, et dic eis: Ascendo ad Patrem meum et Patrem vestrum, Deum meum et Deum vestram». Вот оно, предостережение воскресшего Христа Магдалине, той женщине, которую Он когда-то любил и которая любила Его, ибо по Его выбору именно она первой стала свидетельницей Его воскрешения: «Иисус говорит ей: „Не прикасайся ко мне, ибо я еще не взошел к Отцу моему, а иди к братьям моим и скажи им: восхожу я к Отцу моему и Отцу вашему, и к Богу моему и Богу вашему“».[26]
Не прикасайся ко мне.
ГЛАВА 15
ЦЕРКОВЬ САН-ПЬЕТРО-ИН-ЧЕЛЬ-Д'ОРО
Амария подняла глаза на своего святого покровителя. Перед ним она не испытывала ни страха, ни того душевного трепета, который всегда возникал у нее, когда она видела изображения других святых: пронзенного стрелами святого Себастьяна или святого Варфоломея с содранной заживо кожей. Нет, святой Амвросий действительно был ее святым — ее хранителем, ее отцом, ее хозяином и другом. В пламени свечи глаза святого Амвросия казались особенно темными, похожими на бычьи, но очень добрыми. Он вообще очень ей нравился, как нравилась и вся эта фреска в церкви Сан-Пьетро-ин-Чель-д'Оро.
В церкви Святого Петра под Золотым Небом.
Это название было таким красивым, что Амария готова была без конца повторять его про себя, точно стихи. Она представляла себе, как святой Петр, позванивая ключами от рая, живет себе на Золотых Небесах, там же, наверное, живет и ее святой Амвросий. Здесь, в этой церкви, в каменной раке с вырезанными на крышке сюжетами из его жизнеописания покоятся мощи святого Августина. Одно из резных изображений посвящено тому, как этот ларец с мощами доставляет сюда из Карфагена Луитпранд, король лангобардов.[27] Амария осторожно провела пальцем по крошечным резным фигуркам людей, несших священный покров. Их обязанность казалась ей такой же далекой, как и сам святой Августин с пылающим сердцем, пронзенным стрелой. Он, в общем-то, был Амарии почти безразличен. В отличие от святого Амвросия он не был членом ее семьи, не носил того же имени, что и она. Кости этого Августина, бродившего некогда по засушливым пустынным землям Карфагена, как и его исчезнувшая плоть, кровь и внутренние органы, были для нее куда менее реальны, чем эта икона с плоским ликом святого Амвросия. Она очень мало знала о происхождении своего покровителя, но ей было известно, что во времена Римской империи святой Амвросий считался одним из величайших учителей и проповедников христианства и распространял слово Божие среди язычников. Амарии, впрочем, вполне достаточно было знать, что некогда и он тоже был самым обыкновенным человеком, как все. Ему она могла, например, улыбнуться, и это с ее стороны не было проявлением даже самого малого неуважения, как раз наоборот. Так что она улыбалась своему святому до тех пор, пока щеки у нее не онемели, ибо сердце ее было полно благодарности за то, что год выдался таким счастливым. И в этот день, седьмой день декабря, она зажгла свечу у ног святого Амвросия и прошептала: «Счастливых тебе именин, святой Амвросий! Спасибо тебе за Сельваджо!»
Амария вышла на площадь и прикрыла голову капюшоном плаща. Волосы она сегодня заплела и уложила по-новому. Исчезли ее вечно спутанные, болтающиеся по спине пряди, из которых приходилось потом выбирать мох и листья, попавшие туда во время ее бурных вылазок в леса и поля. Она сама попросила Сельваджо сделать ей деревянный гребень и теперь каждый вечер старательно расчесывала свою буйную гриву, пока волосы не начинали блестеть, точно полированное эбеновое дерево. В день именин Амария заплела и уложила свои роскошные кудри по миланской моде: через лоб повязала красную ленту, а в тяжелые черные жгуты волос, собранные низко на затылке, над самой шейной впадинкой, воткнула маленькие бутоны роз. Она и платье надела лучшее — цвета старинной терракоты, а в губы, и без того ярко-алые, вместо помады втерла мазь с добавлением красной глины. Ей хотелось выглядеть наилучшим образом, когда она пойдет в церковь поклониться своему святому покровителю. Но пока она молилась там, некий голос в ее душе тихонько нашептывал — так же тихо, как это делала она сама во время исповеди, — что все это она сделала не для святого Амвросия, а для Сельваджо. Ведь это он однажды воткнул ей в волосы зимнюю розу и сказал, что она ей очень к лицу. Это он так искренне восхищался ее терракотовым платьем, когда она надела его на праздник святого Михаила, и утверждал, что для него естественные краски земли самые лучшие на свете. Это он посоветовал ей приподнять волосы повыше, сказав, что ей больше всего идет, когда она открывает свое прелестное лицо, тем более что тогда он может сколько угодно им любоваться. Вспомнив об этом, Амария, несмотря на пронизывающий холод, почувствовала, как щеки ее вспыхнули жарким румянцем.
Она бежала домой и на бегу забавлялась тем, как клубы пара, вырываясь у нее изо рта, точно пламя из пасти дракона, вьются в ледяном воздухе, встречаясь с редкими снежинками, падавшими с небес. Солнце уже садилось, и надо было бы поспешить, но Амария все же решила, что сперва на минутку заглянет к своему любимому источнику — тем более что ведерко для воды она предусмотрительно захватила с собой — и тут же помчится к своей Нонне и… к нему.
Подморозило, так что Амарии пришлось даже разбить ледяную корку у краев источника. Она наполнила ведро, выпрямилась и собралась уже уходить, но вдруг увидела искаженное отражение собственного лица в чьем-то сверкающем нагрудном доспехе. Шов от пайки, казалось, разрубал ее лицо пополам. Она в страхе подняла глаза и увидела тяжелую нижнюю челюсть какого-то воина, явно швейцарца.
26
Иоанн: 20,17. Согласно Евангелию, Мария Магдалина была свидетельницей погребения Иисуса Христа, но ангел известил ее о Его воскресении. Когда Магдалина увидела воскресшего учителя, она не узнала Его, приняв за садовника, но потом бросилась к Нему, и ее остановили слова: «Не прикасайся ко мне!» (Иоанн, 20, 14–18).
27
Лангобарды — германское племя, в 568 году вторгшееся в Италию и образовавшее раннефеодальное королевство. От слова «лангобарды» получила свое название Ломбардия.