— Немцев ведь отогнали…
— Да, отогнали. — Старушка вдруг заплакала. — Говорила я, не надо уезжать из Москвы, ведь чему быть, того не миновать, а теперь вот умру на чужбине…
— Ну, опять, мама, ладно тебе…
Из ящика под маленьким столиком Ада вытянула подушку, кинула на кушетку.
— Ложись, отдыхай, они ведь еще не скоро. А я пойду стол накрывать.
Нина легла, вытянув ноги, Ада кинула ей на плечи что-то мягкое, теплое, — как хорошо-то, боже мой, почти как дома… Вот и настал конец моим скитаниям… Бедный, бедный Виктор, он еще не знает, что мама его умерла и я стояла у ее гроба…(И тут вдруг Нина вспомнила: «Она узнала про маму, пришла проститься». И еще: «Дождись нас, не уходи». Куда мне уходить?
Она все еще брела по дымным от мороза переулкам, стискивая уставшими руками тяжелую ношу, но уже не было сил, руки разжались, она уронила сына, вздрогнула и проснулась. Гулко стучала в ушах кровь, ныли плечи, ступни ног горели огнем. Хотела что-то вспомнить и не могла. Снова уснула и во сне услышала те слова: «Она пришла проститься… Не уходи…» Так ясно услышала, словно кто-то произнес их сейчас. Что-то заныло тревожно и больно. Опять она проснулась — да что же со мной, ведь все хорошо, я приехала, сын мой спит, я лежу в тепле, и надо спать, спать…
Она увидела себя в любимом сиреневом платье, как легко взбегает она по институтской лестнице, взмахивает чемоданчиком, запрокидывает голову и смеется, а сверху кто-то, перегнувшись через перила, машет рукой, зовет ее… И нет никакой войны.
26
Ее разбудил крик ребенка. С трудом разлепила заплывшие глаза, пошарила ладонями возле себя — ей казалось, что она все еще в поезде и рядом, на полке, должен быть сын, а его почему-то не было. Она села на жесткой, кушетке, все еще не понимая куда же девался ребенок, но увидела мать Ады — та по-прежнему сидела в своем кресле, дремала, — и сразу все вспомнила.
Открылась дверь, из соседней комнаты Ада внесла орущего ребенка, за ней вошла Вера все в том же черном платке, завязанном концами назад.
— Мамка, есть давай! — сказала Ада и подала сына.
Нина привычным движением' задрала свитер и, развязав тесемочки казенной рубашки, приложила сына к маленькой тугой груди. Вера села рядом, смотрела, как он сосет, потом спросила:
— Как ты его назвала?
— Виктором.
— Как хорошо. И главное, он похож.
Они помолчали, потом Вера опять спросила:
— От Виктора письма получаешь?.
— Было одно, еще в Москве. Из Молотова.
— Он давно уже в Стерлитамаке, и два месяца от него нет писем.
Стерлитамак! Два месяца! Выходит, ни писем, ни телеграмм моих он не получил… Где-то она уже слышала про этот город Стерлитамак, но где? Потом вспомнила: кажется, тот старик с девочкой, что сидел на Илецком вокзале, пробирался в Стерлитамак.
Два месяца! — опять подумала она. Но сюда-то он непременно напишет и узнает, что я здесь. Что мы все вместе — я, сын, Вера, отец…
Вера сидела, пригорюнившись, смотрела на ребенка, и Нине она сейчас казалась близкой, родной, хотелось поговорить с ней, рассказать о себе — и про Ташкент, и как в Аксае ее сняли с поезда, и как пропали все ее вещи… Но Вера уже встала, поправила сползший на лоб платок.
— Поторапливайся, уже темнеет, папа тебя проводит.
Куда проводит? — удивилась Нина. Они все еще не знают, что я приехала к ним и провожать меня некуда.
Там, за дверью, стучали посудой, слышался звук шагов и голос Ады, а тут было тихо, мальчик спал, свернувшись клубочком, мать Ады дремала в кресле, некрасиво раскрыв рот, ее маленькая худая рука лежала у мальчика на плейе.
Нина разглядывала комнату, наверно, когда-то это была комната Виктора, и пыталась представить, как здесь было при нем… Но нельзя было угадать, как выглядела комната в то веселое мирное время, сейчас она была по-вокзальному неуютной, временной: эти старые кушетки с тонкими ножками, дощатый пол с облупленной краской, в углу свалены вещи, которые некуда приткнуть…
Сын уснул, отвалившись от груди и все еще присасывая губками, Нина пбправила свитер, пригладила вблосы. Потом встала, прижав сына, пошла к двери, за которой ждала неизвестность.
В большой комнате от абажура разливался спокойный желтый свет, Ада убирала со стола, Вера переодевалась за дверцей шкафа, Михаил Михайлович сидел за столом, сжав кулаками виски…
— Положи его на кровать, — улыбнулась ей Ада, и Нина, откинув покрывало, опустила спящего ребенка подальше от подушек, несмело присела рядышком. Михаил Михайлович поднял голову, посмотрел на нее, потом встал, подошел к кровати. Она опять удивилась, какой он маленький и как не похож ни на Виктора, ни на Веру.
— Значит, Витька… — Он покачал головой. — Что ж ты, Витька, так поздно пришел, не дождалась тебя бабушка Лена…
Он коротко взрыднул, седоватые волосы распались надвое, упали на глаза, он ладонями отвел их назад. Суетливо потоптался возле внука, склонился над ним.
— Вылитый Витька. Как-нибудь найду карточку, оде ему три месяца, вылитый… Теперь у нас. двое Витек Колесовых.
Он стал ходить по комнате, вздыхая и потирая лицо, часто останавливаясь, смотрел в окно и все покачивал головой.
— А я только вчера с окопов вернулся… Вызвали, думал — по работе, а тут…
Он опять заплакал, Вера подошла к нему — она была уже в халате — обняла отца.
— Ладно, папа, успокойся. Ничего не поделаешь.
Второй раз Нина слышала про окопы — зачем здесь, у Саратова, окопы? Но она ни о чем не спросила.
Михаил Михайлович посмотрел на нее.
— Ты где живешь?
— Нигде, — не сразу ответила Нина. — Я прямо с поезда к вам.
Михаил Михайлович переглянулся с дочерью и снова посмотрел на Нину.
— К нам?.. Почему — к нам?
Нина заметила, как сразу похолодели его глаза, а лицо стало озабоченным и напряженным.
Надо было сперва списаться… Предупредить…
— Я из Илецка давала телеграмму.
Они опять переглянулись.
— Никакой телеграммы мы не получали… И почему из Илецка?
Нина молчала. Ей уже не хотелось рассказывать ни про Ташкент, ни про Аксай, она смотрела; как Михаил Михайлович озабоченно ходил по комнате и без конца убирал падающие на глаза волосы, заводил ладони на затылок, от этого казалось, что он сейчас сладко потянется или спляшет «цыганочку».
— Сперва надо было списаться, — повторил он, и слова эти казались Нине бессмысленными: как 'это «списаться», если и телеграммы не доходят?.
— Виктор советовал в случае чего ехать к вам, — упавшим голосом сказала она.
— Но он же не знал, что к нам уже подселили… — Он повел ладонью в сторону Ады, Ада быстро стянула скатерть, ушла на кухню.
— А где же твои вещи? — Михаил Михайлович прищуренно посмотрел на нее, как будто уличал во лжи.
— Вещи пропали в Аксае, — устало ответила Нина. Если б ее стали расспрашивать — что за Аксай, почему в Аксае? — она рассказала бы все, но им, как видно, ничего этого знать не хотелось, их интересовало сейчас одно: почему так неожиданно она свалилась им на голову и что теперь с ней делать?
Но не выгонят же они меня? Ведь тут его внук, сам же сказал: «Теперь у нас двое Витек Колесовых.
Он сел к столу, велел сесть и Вере, она двинула стулом, села, положила на стол сцепленные руки.
— В одной комнате нам нельзя, трудно, — начал он, — мы работаем, должны высыпаться, а герой наш будет кричать ночами, все дети кричат. — Он гладил маленькими розовыми ладонями крышку стола и ти хим спокойным голосом ронял слова. — Сейчас война, все силы надо отдавать победе над врагом, и хотя мы не стоим у станка — Вера старший экономист, а я скромный бухгалтер, — наша работа — тоже вклад…
Ада с хмурым лицом прошла в свою комнату, Михаил Михайлович проводил ее глазами. Туг же она опять появилась, с тем же хмурым, непроницаемым лицом, и ушла на кухню. Нина чувствовала себя в чм-то виноватой и перед Адой и перед этими сидящими за столом людьми, но не понимала, в чем ее вина…