Праздник начался. На нем присутствовали многие церковники, которые были потрясены тем, с какой быстротой Папа оставил свою роль святого отца и превратился в обыкновенного почетного гостя, со всей решимостью устремившегося к удовольствиям, которые обещала свадьба его дочери.
Никто с большей, чем Папа, радостью не хохотал над обычными для свадеб непристойными шутками. К увеселению собравшихся была представлена комедия, певцы распевали фривольные песенки, шуты загадывали загадки, весь смысл которых сводился ко всяческим намекам на брачную постель. Среди гостей разносили сласти. Первыми их отведали Папа и кардиналы, затем жених с невестой, затем присутствовавшие дамы, прелаты и прочие приглашенные. Дамы весело визжали, когда сладости падали за вырез их платьев, и еще веселее вскрикивали, когда господа их оттуда вытаскивали. Когда присутствовавшим приелось это удовольствие, остатки сладостей выбросили в окна, в собравшуюся на площади толпу.
Потом Папа дал торжественный обед в своем зале, а затем начались танцы.
Невеста сидела рядом с женихом, который мрачно пялился на танцующих. Он терпеть не мог увеселений и с тоской ждал, когда же все закончится. Лукреция радовалась как ребенок, ей очень хотелось, чтобы жених взял ее за руку и повел танцевать.
Она искоса глянула на своего супруга: он показался ей ужасно старым и суровым.
– Не хотите ли потанцевать? – спросила она.
– Я не люблю танцы, – последовал ответ.
– Но разве музыка не увлекает вас?
– Я равнодушна к танцам.
Она притоптывала в такт ножкой, и отец внимательно за ней наблюдал: лицо его раскраснелось от еды и веселья, и она видела, что он понимает ее чувства. Она заметила, как отец глянул на ее брата Джованни, тот мгновенно понял значение этого взгляда и вскочил на ноги.
– Брат, – обратился он к Джованни Сфорца, – поскольку вы не желаете повести мою сестру танцевать, позвольте мне потанцевать с ней.
Лукреция взглянула на мужа – наверное, ей также следовало попросить у него разрешения, и она боялась, что он не разрешит. А она слишком хорошо знала, как реагировали ее братья в тех случаях, если им не позволяли сделать то, что они намеревались.
Но беспокоилась она напрасно: Джованни Сфорца было совершенно безразлично, будет ли его жена танцевать или останется сидеть рядом с ним.
– Пойдем, – сказал герцог Гандиа, – невесте положено танцевать.
И вот он ввел ее в самый центр танцующих и, крепко держа за руку, объявил:
– Дорогая моя сестра, ты – самая прекрасная дама на этом празднестве, впрочем, так и должно быть.
– А я смею тебя уверить, милый мой брат, что ты – самый красивый мужчина.
Герцог поклонился и глянул на нее так, как глядел когда-то в детской: с радостью и обожанием.
– Чезаре лопнул бы от зависти, если бы видел, как мы танцуем.
– Джованни, ну почему ты всегда его дразнишь?
– Это одно из самых больших моих наслаждений в жизни – дразнить Чезаре.
– Но почему?
– Кто-то должен его поддразнивать, а все, за исключением нашего отца, боятся это делать.
– Зато ты, Джованни, ничего не боишься.
– Совершенно верно. Я бы не испугался и твоего жениха, если бы он, заметив, с каким обожанием его молодая жена на меня смотрит, вызвал меня на дуэль.
– Он не вызовет. По-моему, он только рад от меня избавиться.
– Клянусь всеми святыми, тогда я должен его вызвать за столь пренебрежительное отношение к моей милой сестрице. О, Лукреция, как же я счастлив вновь быть рядом с тобой! Надеюсь, ты не забыла те чудесные деньки в нашем материнском доме?.. Ссоры, танцы… Ах, эти испанские танцы, ты их помнишь?
– Конечно, Джованни.
– Тогда давай станцуем!
– Джованни, но разве можно?
– Нам, Борджа, дозволено все, – он привлек ее к себе, и в глазах его зажегся огонь, напомнивший ей о Чезаре. – Не забудь, что, хотя ты и вышла замуж за Сфорца, мы – Борджа, и навсегда останемся Борджа.
Ее вдруг охватило странное волнение:
– Нет, я никогда об этом не забуду, – твердо сказала она. Один за другим танцоры отходили в сторону, и, наконец, в центре зала остались лишь герцог Гандийский и его сестра. Они танцевали так, как принято в Испании – танец их был полон страсти, танец, который должны были бы исполнять жених с невестой, ибо в нем говорилось о любви, желании и его удовлетворении.
Длинные волосы Лукреции выбились из-под сетки, она совершенно забылась, музыка захватила ее, и гости перешептывались: «Как странно, что брат с сестрой так танцуют, а жених лишь спокойно на все это смотрит!»
Папа наблюдал за ними увлажнившимися глазами: вот они, его любимые дети! Ему совсем не казался странным этот танец: Лукреция вот-вот превратится в настоящую женщину, она уже не ребенок, а Джованни!.. Ах, какие черти плясали у него в глазах, когда он поглядывал через плечо на унылого жениха. Впрочем, может быть, его дерзкий взгляд искал другого, того, перед которым он и хотел исполнить этот почти ритуальный танец со своей сестрой?
Джованни Сфорца равнодушно зевал. Но на самом деле он был отнюдь не столь индифферентен к происходящему: да, эта золотоволосая девочка, его жена, совершенно его не интересовала, однако он прекрасно видел, что семейство Борджа – странное семейство, эти чужаки с их испанской кровью явно в Риме не к месту. И хотя он слегка отупел от съеденного и выпитого, от жары, от поздравлений, в нем все же тревожно билась мысль: «Будь осторожен с этими Борджа. Они странные, непонятные люди. От них можно ожидать чего угодно… Они опасные, они странные. Будь осторожен, будь осторожен»…
ЛУКРЕЦИЯ ЗАМУЖЕМ
Последовавшие за свадьбой недели были полны для Лукреции всяческих удовольствий. Она редко виделась с мужем, зато братья почти все время были при ней. Старое соперничество вспыхнуло с новой силой, и хотя Лукреция понимала, что последствия его могут быть куда более опасными, чем когда-то в их общей детской, оно все-таки приятно ее волновало.
Какая непонятная, странная ситуация: молодожены, совершенно равнодушные друг к другу, и братья невесты, наперебой старающиеся заслужить ее внимание и любовь, ухаживающие за ней так, как могут ухаживать только влюбленные.
Братья проводили в апартаментах Лукреции дни и ночи, и оба устраивали целые представления, в которых каждому из них поочередно отводилась главная роль, а Лукреции предназначалась роль почетной гостьи.
Адриана пыталась противиться такому положению вещей, но Джованни просто не обращал на нее никакого внимания, а глаза Чезаре пылали гневом:
– До чего же она надоедливая, эта женщина, – твердил он с угрозой в голосе.
Джулия также упрекала Лукрецию:
– Такое поведение просто удивительно! Братья ведут себя с тобою так, словно ты им не сестра, а кое-что иное.
– Ты просто не понимаешь, – пыталась разуверить ее Лукреция. – Мы же вместе выросли!
– Братья и сестры часто растут вместе.
– Но у нас было особое детство. Мы чувствовали, что нас окружает какая-то тайна. Мы жили в доме матери, но тогда еще не знали, кто наш отец. Мы любили друг друга, мы нуждались друг в друге, а потом так надолго были разлучены! Вот почему мы любим друг друга больше, чем братья и сестры в других семьях.
– Я бы предпочла, чтобы ты завела себе обыкновенного любовника.
Лукреция лишь улыбнулась в ответ – она понимала причины беспокойства Джулии, но была слишком добросердечна, чтобы открыто ей об этом сказать. Папа все еще обожал Джулию, она оставалась его основной возлюбленной, однако возлюбленные членов семейства Борджа неминуемо должны были испытывать беспокойство по поводу чрезмерно страстной привязанности, которую испытывали друг к другу все Борджа. Чезаре и Джованни вернулись в Рим, и она боялась, что любовь отца к ним и к дочери пересилит его любовь к ней и откровенно ревновала.
Лукреция прекрасно относилась к Джулии, понимала ее чувства, но связь между нею и братьями не был способен разрушить никто.