Время летело как на крыльях. Она ездила на Кампо-ди-Фьоре на рыцарский турнир, в котором участвовал Джованни; потом там же Чезаре устроил бой быков, и сам выступил в роли храброго матадора. Чезаре пригласил множество зрителей, а на самом почетном месте усадил Лукрецию, и она дрожала от страха, когда ему угрожала смерть, и охала от радости, когда опасность миновала.
Этот бой Лукреция запомнила на всю жизнь. Тот ужас, который она испытала, когда бык устремился на Чезаре, когда толпа, казалось, замерла, когда она сама на миг вдруг представила, что Чезаре сейчас погибнет, и перед ней в безумной карусели пронеслись картины будущей ее жизни – без Чезаре. Но Чезаре был великолепен – легким, почти танцевальным пируэтом он отступил в сторону, и бык пронесся мимо. Ах, как Чезаре был хорош! Как грациозен! И как хладнокровен – казалось, он не бьется с настоящим быком, а танцует старинный танец фаррака, в котором танцор лишь имитирует движения матадора. И больше никогда она не танцевала фарраку сама и не наблюдала, как ее танцуют другие, чтобы не вспомнить тот миг ужаса; она навсегда запомнила тот день, когда горячее солнце заливало Кампо-ди-Фьоре, день, когда она впервые со всей очевидностью поняла, что самый главный человек в. ее жизни – Чезаре.
Она сидела на трибуне, такая спокойная на вид, а в душе молилась: «Мадонна, убереги его. Святая Матерь Божья, не позволь отнять его у меня».
И ее мольбы были услышаны. Он убил быка и подошел к ее трибуне, чтобы все знали, ради кого он сражался.
Она взяла его руку и поцеловала, и взгляд, которым она его одарила, уже не был взглядом младшей сестренки. А она никогда не видела его таким счастливым. Он отбросил все сожаления, всю горечь, он позабыл о том, что он – архиепископ, а Джованни – герцог Гандийский. Толпа пела ему осанну, а глаза Лукреции говорили ему о любви.
Лукреция решила дать бал в честь своего славного матадора.
– А в честь героя рыцарского турнира? – требовательно спросил Джованни.
– И в его честь тоже, – мягко ответила Лукреция.
Она хотела, чтобы они все время были вместе – когда они пытались перещеголять друг друга в ее глазах, ей казалось, что она возвращается в детство.
Вот почему на балу она танцевала то с Джованни – а Чезаре мрачно наблюдал за ними, то с Чезаре – и тогда Джованни скрипел зубами от ревности. Часто на подобных увеселениях присутствовал и Пана, и посторонние с удивлением отмечали, что Его Святейшество чуть ли не с удовольствием наблюдает за тем, как его дети – два сына и дочь исполняют полные чувственности испанские танцы, и как оба его сына чуть ли не дерутся за сестру, и как сестра наслаждается соперничеством братьев.
Лукреция с братьями совершала конные прогулки и на холм Марио: посмотреть, как аристократы натаскивают соколов. Она хохотала от удовольствия и заключала с братьями пари, какая из боевых птиц выйдет победительницей.
Что же касается Джованни Сфорца, то в этой странной семье он жил словно посторонний. Брак пока еще не был осуществлен, и по этому поводу он лишь пожимал плечами. Он был не из тех, кого очень интересовали подобные удовольствия, а свои скромные нужды он удовлетворял, время от времени посещая куртизанок. Но бывали случаи, когда и его раздражало постоянное присутствие этих двух молодых людей, и по одному такому поводу он даже высказал жене свое неудовольствие. Она вернулась с братьями с верховой прогулки, и, когда она прошла в свои апартаменты, в них вдруг появился Сфорца и жестом отослал прислужниц. Они поняли сигнал и повиновались.
Лукреция мило ему улыбнулась: она старалась со всеми быть в добрых отношениях и потому всегда была с мужем вежливой.
– Вы ведете странную жизнь. Вас всегда сопровождают либо один из ваших братьев, либо оба, – заявил Сфорца.
– А что в этом странного? – спросила она. – Ведь они мои братья.
– О вашем поведении уже говорят в Риме. Лукреция от удивления лишь широко раскрыла глаза.
– И разве вам непонятно, что именно говорят?
– Я об этом ничего не слыхала.
– Однажды вы станете моей настоящей женой. Этот день непременно настанет. И я попрошу вас пореже встречаться с братьями.
– Но они этого никогда не допустят! – горячо возразила Лукреция. – Даже если я этого пожелаю.
Из-за двери послышались громкие голоса и смех, и в комнату вошли братья. Они стояли плечом к плечу, широко расставив ноги, и даже не их очевидная сила и энергичность испугали Сфорца: он почувствовал в них нечто особенное, он понял, что любой, кого они сочтут своим врагом, должен опасаться за свою жизнь.
Нет, они не бранились и не угрожали, хотя Сфорца почувствовал, что лучше бы они и бранились, и грозили. Напротив, они улыбались, но так, словно бы Лукреции и ее мужа в комнате не было, ибо, казалось, братья их не видят.
Рука Джованни покоилась на рукояти меча. Он небрежно произнес:
– Этот человек, за которого вышла замуж наша сестра… я слыхал, что ему не нравится наше присутствие в ее доме.
Да ему за это язык следует отрезать! Неужто он посмел сделать такое чудовищное высказывание? – прорычал Чезаре.
– И отрежут, – при этом Джованни недвусмысленно вынул меч из ножен и тут же сунул его обратно. – А кто он, этот человек?
– Как мне говорили, некий незаконнорожденный сын владетеля Пезаро.
– Пезаро? Где это, Пезаро?
– Какой-то маленький городишко на Адриатическом побережье.
– Значит, нищий… Да, да, помню, он явился на свадьбу в ожерельях, которые он у кого-то одолжил.
– И что нам следует сделать, если подобный тип вдруг станет проявлять непочтительность?
Джованни Борджа ласково рассмеялся:
– Он не станет проявлять непочтительности, братец. Он нищий, он незаконнорожденный, все это так, но вряд ли он такой уж глупец!
И братья, продолжая смеяться, повернулись и вышли.
Лукреция и Сфорца слышали, как, хохоча и перекрикиваясь, они спускались по лестнице. Лукреция подбежала к окну. До чего же странно было видеть братьев Борджа, шедших через площадь рука об руку, словно лучшие друзья.
Сфорца же словно прирос к полу. Смысл сказанных братьями слов был настолько очевиден, что он буквально оцепенел от ужаса.
Лукреция отвернулась от окна и посмотрела на мужа. В ее взгляде была симпатия, сочувствие: впервые с момента их встречи Лукреция хоть что-то почувствовала по отношению к Сфорца, и впервые он что-то почувствовал по отношению к ней.
Он видел, что и она в полной мере ощутила исходившую от братьев угрозу.
Шедшие по площади братья прекрасно понимали, что Лукреция непременно будет глядеть на них из окна.
– Теперь этот болван хорошенько подумает, прежде чем сказать хоть слово в наш адрес, – произнес Чезаре.
– А ты заметил, как он побледнел? – засмеялся Джованни. – Клянусь, если б не это, я бы с удовольствием его проткнул пару раз.
– Ты продемонстрировал большое самообладание, братец.
– Ты тоже.
Джованни искоса глянул на Чезаре.
– Тебе не кажется, что на нас как-то странно поглядывают?
– Это потому, что нас никогда не видели прогуливавшимися вот так, вместе.
– Знаешь, пока ты снова не начал точить на меня зубы, Чезаре, позволь мне сказать следующее: бывают времена, когда мы с тобой должны держаться заодно. Порою это требуется от всех Борджа. Ты ненавидишь меня, потому что считаешь любимчиком отца, ненавидишь за то, что я герцог, что у меня есть невеста. Кстати, если это хоть как-то тебя успокоит, должен сообщить, что невеста моя – совсем не красавица. Лицо у нее как у лошади, и она бы понравилась тебе не больше, чем мне.
– И все равно я променял бы свое архиепископство на нее и герцогство Гандийское.
– Не сомневаюсь, Чезаре, не сомневаюсь. Но однако я сохраню и ее, и свое герцогство. И не соглашусь стать архиепископом, даже если бы впереди у меня маячил папский престол.
– У нашего отца впереди еще много лет жизни.
– Молю небо, чтобы это было так. Слушай, архиепископ… Да подожди, не хмурься! Слушай, архиепископ, давай продлим состояние перемирия еще хотя бы на часик. У нас есть общие враги. Давай разберемся с ними, как только что укоротили Сфорца.