Петра вошла во двор дома, отворив калитку, и, приподняв свое длинное платье, перешагнула через канаву. Целый рой светлячков то вспыхивал, то гас вокруг нее. Воздух был почти неподвижен, и Петра на мгновение остановилась, чтобы прислушаться. Даже находясь в отдалении от своего дома, она могла слышать крики мужа. Она потянулась назад через канаву, чтобы закрыть калитку, затем двинулась по пожухлой траве через двор к дому тетушки Жужи.
Она увидела свет лампы, горевшей в доме повитухи. Затем прошла по ухоженной дорожке до входной двери, миновав кострище, где спала собака. Поднявшись на крыльцо, она постучала в окно. Она не могла заглянуть внутрь, так как повитуха всегда держала занавески задернутыми.
Дома находилась дочь тетушки Жужи, Мара. Она была на несколько лет старше Петры, имела мужа и двоих маленьких детей. Молодая семья Мары делила дом с повитухой, «жила с ней на одном хлебе», как любили говорить в деревне. Тетушка Жужи была вполне довольна таким положением дел. Ей дарила наслаждение сама мысль о том, что ее семья находилась рядом с ней. Помимо страха бедности, ее на самом деле постоянно терзали опасения, что ее дети могут бросить ее, – и она делала все, что было в ее силах, чтобы этого не случилось. Тот факт, что она вышла замуж за того, кого цыгане называют гадзо, за белого человека, не принадлежащего к цыганскому сообществу и покинувшего ее дом много лет назад, нисколько не беспокоил повитуху.
Мара была у тетушки Жужи старшим ребенком, за ней следовали двое сыновей. Старший из них был женат, а младший уже успел развестись. Повитуха в разговорах с деревенскими всячески давала понять, что освободившуюся вакансию следует заполнить.
Петра два года жила по соседству с тетушкой Жужи, в доме Амбрушей, дедушки и бабушки ее мужа. Она вместе с новорожденным переехала к пожилой паре, когда началась война[2] и ее мужа призвали в армию. Иштван провел пять месяцев на передовой. В одном из боев русские ворвались в его траншею, забросав ее гранатами. В этом бою он потерял оба глаза и полгода находился в плену, прежде чем ему позволили вернуться домой в Венгрию.
Именно страдания мужа привели Петру в этот вечер в дом своей соседки. В последние месяцы невыносимые боли совершенно измучили Иштвана, а безжалостная бессонница подталкивала его к грани безумия. Петра надеялась на то, что повитуха сможет дать ей что-нибудь, что помогло бы Иштвану.
Она снова постучала в окно. В ожидании ответа она посмотрела вниз на свои деревянные башмаки, все мокрые от росы, с прилипшими к ним травинками. После этого Петра взглянула на собаку во дворе, грудь которой ритмично то поднималась, то опускалась во время сна. Выждав какое-то время, Петра вновь постучала по стеклу. Еще один порыв ветерка пронесся по округе, шелестя листьями и поскрипывая ветвями старых деревьев. Даже находясь на крыльце повитухи, Петра продолжала слышать крики Иштвана.
Занавеска внезапно отдернулась, и Петра увидела в окне Мару, которая была хорошо видна благодаря лампе, висевшей над столом. Мара отрицательно покачала головой и жестом руки указала на табличку возле ворот. Самодельная табличка с изображением младенца была отцеплена от столба и лежала на земле – знак того, что повитуха находилась где-то на вызове. Петра не обратила на это внимания, входя во двор. Поняв свою ошибку, она повернулась и направилась по тропинке обратно к калитке, стараясь не разбудить спавшую собаку.
Малышка прекратила попытки добыть молоко, поджала пальчики на ножках, сжала свои крошечные ручки в кулачки и в ярости выгнула спинку. Анна притянула ее ближе, но утешить ребенка не смогла. Тот наполнил дом пронзительными криками.
Анна, опустив глаза, посмотрела на кудряшки, украшавшие головку ее новорожденной дочки. У ее малышей всегда были красивые локоны, которые она любила гладить. Этот младенец был поразительно похож на двух других ее детей сразу же после их рождения. Анне на какое-то мгновение показалось, словно она вновь держит на руках одного из них – и именно в этот момент она поняла, что, как бы ни старалась ее малышка, она никогда не сможет извлечь ни капли молока из пустой груди своей матери.
Осознав это, Анна ответила повитухе на ее жестокий вопрос:
– Мне все равно.
После этого Анна откинулась на мешковину, а тетушка Жужи занялась своим делом. Она проковыляла на кухню и нашла там кусочек сахара и финджу, маленькую чашечку, из которой жители деревни пили крепкий кофе по-турецки. Повитуха налила в кофейную чашечку немного воды из кувшина, который нашла на столе, положила туда же кусочек сахара, затем вытащила из кармана фартука стеклянный флакон. Сняв с него белую бумагу, она вытащила из горлышка деревянную пробку, накапала немного зелья в чайную ложку и смешала его со сладкой водой. После этого она вернулась с чашкой в комнату, окунула палец в полученную смесь, слегка поболтала им там. Затем, вынув палец из чашки, тетушка Жужи помазала зельем язычок и губки новорожденной.