Война практически опустошила Надьрев, лишив его мужчин (хотя сыновья тетушки Жужи сумели избежать призыва в армию). Петра и другие жены взвалили на свои плечи всю крестьянскую работу. Каждое утро в четыре часа они выходили работать в поле. Длинная вереница хлипких подвод освещала мерцавшими лампами темную деревню. В ночном воздухе раздавалось лязганье трясущихся в подводах сельскохозяйственных инструментов. Топот лошадиных копыт был похож на барабанную дробь в честь крестьянок, покидавших деревню, чтобы делать работу своих мужей. Они миновали длинный ряд тополей, которые стояли ровно, словно бесстрастные стражники, и выходили на бескрайние просторы Венгерской равнины. Когда солнце поднималось над ее полями, тени силуэтов стреловидных стволов устремлялись к горизонту.
Перед тем как покинуть дом Анны, повитуха постаралась прибраться в нем. Она подняла с пола мешковину, чтобы отнести ее обратно в свой дом для стирки, а на ее место вернула циновку Анны, чтобы та смогла отдохнуть на ней. Рядом она разложила циновки детей. Затем она вылила немного воды, остававшейся в кувшине, на салфетку и помогла Анне обтереться ею. Уходя, повитуха сама вознаградила себя за свои труды. В кухонном шкафу еды было немного, поэтому тетушка Жужи положила в свои корзины кое-что из кухонной утвари. Она всегда носила в каждой руке по корзине. Прежде чем зажечь лампу и отправиться домой, она зашла в уже опустевшую темную корчму, чтобы взять там пару бутылок спиртного. Направляясь вверх по дороге, она все еще слышала крики новорожденной.
Анна лежала в темноте на своей циновке, баюкая младенца. Двое других ее детей лежали рядом с ней, изо всех сил пытаясь уснуть под плач малышки. Анна готова была поспорить на что угодно, что Лайош сейчас, совершенно пьяный, валялся в хлеву.
Большинство женщин из тех, кого она знала, не спали на полу после родов. Они спали на роскошных кроватях с мягкими подушками из гагачьего пуха и стегаными одеялами. Анна не могла оторвать от таких кроватей глаз, когда видела их. Кормящие матери, как ей говорили, должны шесть недель оставаться в постели с балдахином для защиты «от дурного глаза». Но у Анны не было ни такого балдахина, ни вообще какой-либо кровати. Ей всегда приходилось обходиться только соломенной циновкой.
Продолжая баюкать малышку в темноте, Анна решила, что назовет ее Юстиной.
Анна не хотела выходить замуж за Лайоша. Она всегда боялась его и всякий раз, когда замечала, что он направляется в ее сторону, пыталась избежать встречи с ним. Она либо переходила на другую сторону улицы, либо забегала в магазин и пережидала там, пока он пройдет. То, что она не кричала на него и не дралась с ним, как другие девушки, к которым он приставал, было воспринято им как намек. Анна никогда не умела давать отпор тем, кто к ней приставал, поэтому, оказавшись однажды наедине с Лайошем, она не знала, что делать. Его рот внезапно сильно прижался к ее рту, раздвигая ее губы, чтобы жадно просунуть внутрь язык с кислым привкусом. После этого Лайош навалился на нее всем телом. Он был таким тяжелым, что она с трудом могла дышать. Она хотела лишь, чтобы все это поскорее закончилось. Она покинула свое тело и стала парить в воздухе легким облачком – как вдруг ее всю пронзило острой болью, когда Лайош вошел в нее. И она рухнула обратно на землю.
Ее первый сын родился в январе следующего года. Несколько месяцев Лайош отказывался признавать, что это его ребенок. Многие женщины на месте Анны обратились бы к повитухе, чтобы сделать аборт, но Анна решила оставить ребенка – то ли потому, что это шло вразрез с верой, то ли просто из-за страха.
Когда Анна забеременела, Лайош был женат. После того, как его жена сбежала и некому стало присмотреть за ним (речь шла в первую очередь о его корчме и его больных пожилых родителях), он решил, что пришло время жениться на Анне.
Теперь муж Анны стал ее тюремщиком. Она целые месяцы проводила все свое время в доме и корчме, не покидая их и отлучаясь разве что для того, чтобы набрать в ведра воды из колодца на главной площади деревни. При этом она до дрожи боялась пробираться мимо стаи каркающих «ворон» (именно так католики называли женщин-кальвинисток, поскольку они всегда одевались во все черное), которые каждое утро собирались на деревенской площади, чтобы посплетничать. «Вы только посмотрите на нее! – насмехались «вороны», показывая на любую женщину, у которой, как они знали, было больше двух детей. – Она щенится, как блудливая собака».