Он как раз заканчивал седьмую афишу, когда в комнату вошла бабушка. Увлеченный делом, он ее даже не заметил.
— Вот, значит, чем ты занят вместо учебы, — раздалось за его спиной.
Марик тяжело вздохнул. Он не то чтобы скрывал свою идею от домашних. Скорее, не особо о ней распространялся, понимая, что бабушка с дедушкой вряд ли придут в восторг. Но теперь он решил не отпираться.
— В следующее воскресенье будет музыкальный спектакль. С моей музыкой. По «Отверженным», — повернувшись к бабушке лицом, спокойно сообщил он. — Во дворе у Семипаловых. Придешь?
— Посмотрим. — Лицо бабушки оставалось непроницаемым. — Марик, мы с дедушкой очень рады, что ты увлекся сочинительством. Но ты понимаешь, что это все баловство? Что в первую очередь ты должен осваивать школьную программу. Сегодня заходила Валентина Павловна. И жаловалась на тебя. Просила, чтобы я обратила внимание на твой дневник. Не хочешь его показать?
— Не хочу, — честно ответил Марик и тут же скис, потому что лицо у бабушки вытянулось. — Там нет ничего хорошего.
— Я догадываюсь. Дневник.
Пришлось доставать дневник из ранца. Бабушка полистала страницы. Посмотрела на внука поверх очков.
— Знаешь, твоего отца выпороли бы и за меньшее. И заперли бы дома, заставив заниматься за инструментом, пока от зубов отскакивать не будет.
— Скорее уж от рук.
— Марат!
Марик вздохнул, пожав плечами. Ну неинтересно ему играть Баха и Генделя!
— А что, если я посажу тебя под домашний арест? Что тогда будет?
— Тогда я буду убегать через окошко.
— Вот и я так думаю, — с грустью согласилась бабушка. — Совсем от рук отбился. Ступай в большую комнату. Там письмо от мамы пришло.
Она ожидала, что Марик со всех ног кинется в комнату за письмом. Первый раз со времени отъезда Алиса соизволила напомнить о себе. И что бы Гульнар-ханум по этому поводу не думала, она понимала, как важно для Марика получить весточку от мамы. Но Марик не тронулся с места.
— Хорошо, я позже посмотрю, — кивнул он, снова берясь за трафарет и перо. — Мне еще три афиши нужно дорисовать. А уроки я на завтра сделал, честное слово.
— Да бог с ними, с уроками, — пробормотала ошарашенная бабушка и вышла из комнаты.
* * *
Зрителей собралось больше, чем мальчишки могли мечтать. Казалось, во двор Семипаловых набились все жители их улицы, и даже кое-кто с соседних подошел — с табуретками, как и просили. Вот только ставить табуретки было уже некуда, некоторые устраивались чуть ли не в огороде. Марик боялся, что мама Рудика начнет ругаться — там же ее бесценные грядки. Но она даже не заметила проблемы. Айжан-ханум металась между соседями, стараясь всех угостить только сегодня приготовленным чак-чаком, разливала чай. Стаканов, конечно же, не хватало, и Марик бегал выпрашивал у бабушки дополнительные. Бабушка стаканы дала, но на вопрос, пойдет ли она смотреть спектакль, ответила уклончиво. Мол, чуть попозже, а то пирог в духовке. И вообще ей из окна все прекрасно видно. Что ж там видно-то — через два забора? Но спорить Марик не стал, не до того.
Нарядный, в белой рубашке и даже в бабочке, одолженной у деда, тщательно причесанный, он чувствовал себя именинником. Не важно, что он не на сцене, а за инструментом и публика его даже не увидит. Все равно это его спектакль: от идеи до песенки Гавроша, которая прозвучит в конце. Он, конечно, волновался, но вполовину меньше, чем Рудик. Приятеля просто трясло.
— Ты видел, сколько народу? — шептал он, выглядывая из-за занавеса-скатерти. — Человек двести!
— Заливай! Сто, не больше.
— Пятьдесят, — вставил веское слово Толик. — Сразу ясно, что у вас двойки по математике. Сто сюда никак бы не влезло.
— Все равно много! Мне страшно!
— Хватит ныть! — одернул друга Марик. — Ты же бесстрашный Гаврош! Давай уже входи в образ!
— Короче, Маэстро у нас самый умный, — ехидно заметила Ленка. — Сядет себе за пианино и не видно его, только слышно. Вот он и не волнуется. Потом на поклоны выйдет нарядный, в бабочке. А я тут позорься в обносках.
На Ленке было самое рваное платье, какое они смогли достать. А так как оно все равно смотрелось прилично, пришлось его еще немножко порвать и повалять в пыли, чтобы образ Козетты получился достоверным.
— Между прочим, вы меняетесь на сцене, а я играю весь спектакль, — парировал Марик. — Всё, начинаем, публика уже хлопает!
— Публика! Маэстро искренне считает, что у нас настоящий театр, — фыркнула Ленка, но мальчишки уже не обратили на нее внимания.