Конечно, тяжело: выдать одаренность ребенка за негармоничное развитие личности. Но ничего, покусились. Опрокинули выяви-тельные теории по маленьким гениям. Дошли до теорий Столярского, озадачились, погрызли ноготь, сказали:
— Надо, товарищи, критиковать как теории, так и Столярского!
А время, конечно, шло. И настал час, когда педагогика вылезла из горнила, прошла. Вычеркнули из меню Корнея Чуковского, раздался вполне трезвый голос:
— Открывать одаренных детей!
И поступили сведения, что не только в перспективной Одессе, но также в Селец-Завоне, Култуке, Торжке, Гуляй-Поле, Ельце живут дети с необычайно извилистыми мозгами.
Поступили сведения, что качественно изменился сам тип вундеркинда. Вместо бледного существа с пергаментной кожей и синими жилками на виске, склонного к обморокам и уединению, открыли подвижную личность, с тягой в коллективизм и общение.
Теперь одаренных детей разыскивают. Не везде, правда, с достаточным рвением, не везде озаботясь как делом большой государственной важности. Но РСФСР глазами назначенных министерств вперивается в свои населенные пункты. Вперивается Украина.
Это фантастично — отношение Украины к одаренности в детях. Университет, Академия художеств, Союз писателей. Союз композиторов, консерватория, спортивные общества связаны нитями оповещения уже чуть ли не с детскими садами и родовспомогательными учреждениями.
Украинский родитель не опасается. Он знает: если маленький Михась с завязанными глазами, помня все ходы на двадцати шахматных досках, разделывает под ноль двадцать взрослых чоловiков да еще уличает колхозного счетовода в мухлежке с ладьей на F2,— быть мальчику в Киеве.
Если девочка в далеком селе удивляет всех пластикой — быть ей в Киеве, в школе одаренных спортсменов или в школе хореографически одаренных детей.
Если Галя Бондаренко из Гуляй-Поля в третьем классе спасает двоечников-восьмиклассников от краха по математике — быть ей замеченной и быть в Киеве, в республиканской спецшколе при университете.
А эти киевские спецшколы! Талантливые и наверняка многодетные строители возводили тут здания. И республика, надо думать, любила детей, если не позволила алчным влиятельным организациям захватить эти здания.
Мы шли на последнее интервью галереями и холлами специальной музыкальной школы имени Лысенко при консерватории'. В кабинете Виктора Владимировича Ермакова стояло фортепиано и висели афиши знаменитостей, лауреатов — нынешних учеников школы. Потом пришел очень серьезный мальчик Леня Пятаков в белоснежной рубашке, заштопанной, но аккуратной курточке и коротковатых брюках.
Прежде Леня Пятаков жил в поселке Бучи. В спецшколу был принят по рекомендации профессуры консерватории — разведали, нашли мальчика. На него возлагаются большие надежды, и каждый месяц Леня Пятаков должен сдавать профессорам отчет в письменной форме: как проводил время, что успел сделать.
Отложим юмористические причиндалы, поговорим о человечестве.
Есть дети, которым сам бог велел стать вундеркиндами. Ну, положим, папа, мама, баба и деда в семье — математики. В силу наследственности и окружения ребенку трудно стать, нематематиком.
Скажем, мама — аккомпаниатор, папа — профундо-бас. Дочка в этой семье без потуг войдет в компонистику.
В генетике известны наследственность и изменчивость. Наследственность — отнесемся к ней уважительно. Но славьте изменчивость, наше главное благо и достояние. Изменчивостью прирастает прогресс человечества. Изменчивость — это Михаил Ломоносов, Леонид Пятаков, феноменальный Юрий Никулин.
У Пятакова чудесная мама. Она воспитатель детсада, но к музыке непричастна. Папа от музыки далек, далек от семьи и вообще морально некрасивый товарищ. Но Леонид Пятаков родился композитором, сразу композитором, неизвестно в кого.
Он внимательно глянул на нас, поддернул рукава старенькой курточки и сел к инструменту. Он играл фрагменты из последней своей композиции «Времена года». Потом он — неполных четырнадцать лет — рассказал о своих сюитах, импровизах, прелюдах, о своей первой учительнице Валерии Леонидовне Вязовской. Мы пожали ему руку и пожелали успеха. Он сказал «до свидания» и пошел работать над оперой («Осталось много доделок. Летом у меня достаточно времени, я читал сочинения Шиллера. Мне больше всего нравится Шекспир, только Шекспир не во всем доступен для меня. Должно пройти еще несколько лет, чтобы я смог разбираться в переживаниях его героев, а без этого разве есть право писать музыку к его трагедиям? Я выбрал «Мессинскую невесту» Шиллера. Либретто мне тоже пришлось написать самому. Ведь театральные либреттисты не стали бы писать для меня из-за моего возраста. Я проиграл, конечно, от этого, но опера уже готова».)