— Нет, я никуда не поеду, — негромко ответил Николай. — И буду выступать здесь. Если вы позволите, конечно.
— Значит, ты только хотел уехать, а никуда не едешь, — уточнила Зинаида Федоровна. — Так надо понимать?
— Конечно, так, — ответила за Николая Лена и встала. — Как-то странно все получается. Николай хотел, — она подчеркнула это слово, — куда-то ехать. Но ведь он не уехал! Вот он здесь, среди нас. А может быть, я хотела кого-нибудь ударить, но не ударила. За это не судят. Так ведь, Колька?
До этой минуты Николай чувствовал себя акробатом, работающим под куполом цирка без страховки. И сейчас заступничество девушки могло оказаться для него той спасительной сеткой, которая позволяла бы уже ничего не бояться. Но он не принял этой дружеской помощи.
— Не совсем так, Лена. Я бы уехал, готов был к этому, и только одно обстоятельство помешало мне. Не буду о нем говорить, сейчас это не важно. Вот почему я здесь, а не потому, что одумался.
— Значит, Колька, — сказал Олег, у которого сразу пропало желание шутить, — где-то тебе показалось интереснее и ты забыл о нас?
— Постой, Олег, — взволнованно начала Нонна. — Так сразу, по-прокурорски… Сколько лет мы знаем Николая. Он всем нам помогал, мне, тебе. Такого товарища поискать надо! Ну, случилось с ним что-то, и сразу же наказывать?! Нет, я ему верю, товарищи! С ним что-то происходит, и нам надо помочь ему, а не отталкивать.
— А кто его отталкивает? — прервала ее Зинаида Федоровна. — Но он на самом деле обманул нас, выдумал про Рязань. Это не по-комсомольски. За это гладить его по головке нельзя!
— Нельзя! — твердо сказал Леонид Васильевич. — Не по-товарищески Николай поступил, и неважно, конечно, до конца бы он дошел или какая-то причина ему помешала… — Он помолчал, что-то обдумывая. — Но здесь, товарищи, есть еще одна сторона. Вот он стоит перед нами… Легко ему, думаете, сейчас смотреть всем нам в глаза? Поставьте себя на его место. Вот ты, Олег, выйди-ка перед народом с повинной.
— Мне не в чем виниться, — проворчал Олег.
— Сегодня нет, завтра — может быть… А ведь Николай мог ничего нам не рассказывать. И никто обо всем этом у нас не знал, никто бы его не спросил. А он нашел мужество и вышел перед товарищами. Мне кажется, принять Булавина обратно в нашу семью мы можем. Другое дело, что с ним надо будет еще потолковать в комсомольской организации, это так… А впрочем, решайте, ребята, сами.
Виктор не спускал с Николая глаз и волновался, пожалуй, еще больше, чем он. И когда сейчас он попросил слова, голос его заметно дрожал:
— Вот вы, Леонид Васильевич, предложили принять Николая в нашу семью. Я не оговорился — именно в нашу семью. Мне трудно было войти в нее, но теперь чувствую себя… Да что о себе говорить! Но я, товарищи, виноват не меньше Кольки. Я ведь все знал, что с ним произошло, и молчал. И покрывал его. Вместо того, чтобы заставить его сознаться во всем или самому рассказать… Поступил я… Ну, как нельзя поступать спортсмену.
Олег встал со своего места, подошел к Виктору и начал ощупывать его сзади, словно что-то искал на спине. Потом всплеснул руками.
— Братцы, да ведь у нашего воробышка уже расправились крылышки!
Сказал это он с таким искренним удивлением и радостью, что все невольно рассмеялись. И даже Николай, взглянув на своего растерявшегося от похвалы друга, впервые за последние несколько страшных для него дней тоже улыбнулся.
И В МОРОЗ БЫВАЕТ ТЕПЛО
Дружба между деревенскими и городскими школьниками не прекратилась и после того, как закрылся лагерь. Колхозные ребята стали бывать у московских школьников, а москвичи ездили с ответными визитами в колхоз. Сегодня был последний день зимних каникул. С утра сильно похолодало, и Александр Иванович начал сомневаться в том, что гости приедут. Но Федя, Анюта и Женя твердо заявили, что не может быть, что и не в такой мороз они уже приезжали.
На станцию решили отправить, помимо грузовика, сани-розвальни и еще небольшие санки для «стариков» — Александры Николаевны, Елены Петровны и Игоря Александровича, преподавателя музыкальной школы, взявшего шефство над бережковскими школьниками. На грузовике поехал Григорий Павлович, розвальнями правил Федя, а на санках, учитывая особую ответственность задания, восседал сам директор школы Павел Пантелеевич.
До прихода поезда оставалось минут десять, и все трое, оставив грузовик и привязав лошадей к столбам на пристанционной площади, пошли в здание погреться.
— А вдруг в самом деле не приедут? — высказал предположение Павел Пантелеевич, стряхивая с валенок снег. — Это же москвичи, они могут испугаться.