Восемнадцатилетнюю толстушку с бьющей через край восторженностью звали Филлида Ли. Два года обучения в аскетическом Слейде не смогли подавить её врождённую пылкость, хотя порой, вспоминая об этом сама, Филлида могла держаться сдержанно и величественно.
Уотт Хэчетт, юный австралийский протеже Трой, отличался крохотным росточком и совершенно тёмной кожей — он мог бы без труда играть юных мавров или туземцев-людоедов в голливудских фильмах. Район Сиднея, в котором он вырос, пользовался отнюдь не самой доброй славой, сам же Хэчетт был на удивление простодушен, самонадеян и трудолюбив, при этом буквально ни в грош не ставя чужое мнение. Особым эстетическим восприятием или исключительным художественным вкусом он не обладал, поэтому его несомненный талант был сродни паразитической лиане, обвившейся вокруг могучего серого ствола и вдруг пышно рассыпавшейся, словно мириадами радужных брызг, гирляндами неописуемо-красочных орхидей.
С Седриком Малмсли мы уже познакомились. Пока рассказать о нем больше нечего.
Достопочтенному Бейсилу Пилгриму, сыну столь известного своими пуританскими взглядами пэра, было двадцать три года. Он обладал приятной, располагающей внешностью и несомненным талантом, однако в манере письма сквозила некая робость. Его отец смотрел на все художественные школы как на пристанища порока и разврата, а разрешил сыну заниматься живописью под руководством мисс Трой исключительно по той причине, что её родители выручили из беды его знакомых джентри[3], а сама Трой в своё время написала монументальное полотно с изображением прихожан методистской церкви. По счастью, старый лорд, который даже в молодости блестящим умом не отличался, а в преклонном возрасте окончательно сделался сумасбродным олухом, не заметил иронии, пронизывавшей всю картину.
Френсис Ормерин — худощавый и щуплый француз — работал, в основном, углём и акварелью. Его рисунки обнажённой натуры поражали изяществом линий и поразительно утончённым вкусом. Нервный и дёрганый, Ормерин был подвержен приступам чёрной меланхолии и нередко хандрил. Из-за несварения желудка — считала Трой.
И наконец — Гарсия — никто почему-то не помнил, что его зовут Вольф. На его бледных и впалых щеках всегда темнела десятидневная щетина, по непонятным причинам не превращавшаяся в бороду; ходил он неизменно в засаленных серых брюках, выцветшей рубашке и совершенно немыслимом плаще. Буйные темно-русые волосы, которых никогда не касалась расчёска, тёмные дерзкие глаза, поразительно красивые руки и полная бесцеремонность — вот весь Гарсия. Два года назад он нагрянул без приглашения в лондонскую студию Трой. Вместо визитной карточки он протянул ей собственный бюст в глине, завёрнутый в мокрую и грязную рубашку. Протиснувшись мимо художницы в прихожую, он прошагал в студию, развернул бюст и молча водрузил его на стол. Потом они стояли рядом с Трой и долго разглядывали глиняную голову. Трой спросила, как его зовут и что он хочет. «Гарсия», — буркнул молодой человек. Хотел он лепить с натуры, но в карманах всегда гулял ветер. Трой высказала замечания насчёт его работы, дала ему двадцать фунтов и — с тех пор так толком и не могла избавиться от назойливого скульптора. Время от времени, порой — крайне не вовремя, он появлялся у неё в студии, причём всегда приносил новую работу. Выразить себя ему удавалось только в глине, а все остальное выходило маловразумительным. Зато глиняные скульптуры неизменно вызывали всеобщий восторг. Ходил Гарсия вечно немытый, всклокоченный, был начисто лишён каких бы то ни было комплексов и не интересовался ничем, кроме своей работы. Трой всегда старалась хоть как-то помочь ему и мало-помалу о творениях молодого скульптора заговорили. Гарсия начал работать в камне. Его попросили показать несколько работ на выставке группы «Возрождённый Феникс» и стали подкидывать кое-какие заказы. Денег у него было всегда — кот наплакал, и многие люди от него сторонились, хотя некоторые женщины находили его необыкновенно привлекательным, чем Гарсия совершенно беззастенчиво пользовался.
Уложив натурщицу в нужную позу, Трой подошла к Гарсии. Остальные пока расставляли мольберты и устраивались поудобнее. Трой остановилась и стала рассматривать «Комедию и Трагедию» — глиняную модель скульптурной композиции, заказанной Гарсии для нового театра в Вестминстере. Гарсия установил скульптуру на высоком постаменте с четырьмя колёсами, возле южного окна. Обе женские фигуры вздымались из цилиндрического основания. Комедия — полностью обнажённая, а Трагедия — в аляповатой мантии. Маски они держали в руках над головой. По композиции подразумевалось, что эти фигуры представляют собой языки пламени. Формы были упрощены до предела. На лице Комедии застыло угрюмое выражение, тогда как Трагедия ехидно ухмылялась.
Гарсия с недовольной физиономией стоял рядом, ожидая, что скажет Трой.
— Что ж, — произнесла она. — Мне нравится.
— Я думал, что нужно… — Он замолк, изобразив руками шлейф, которым собрался прикрыть ноги Комедии.
— По-моему, не стоит, — сказала Трой. — Это нарушит общий настрой. Впрочем, я в этом не специалист. Я ведь — художница. А почему, кстати, если я смею спросить, вы решили устроиться в моей студии?
— Я решил, что вы не станете возражать. — Говоря, Гарсия глотал отдельные звуки, а произношение немного напоминало кокни. — Через две недели я уже смотаю удочки. Нужно же мне было где-то поработать.
— Да, так вы и написали в своей необычной записке. Вы опять без гроша?
— Да.
— А куда вы переедете через две недели?
— В Лондон. Мне предоставляют комнату.
— Где?
— Где-то в Ист-Энде, кажется. В помещении бывшего склада. Один знакомый парень уговорил владельца впустить меня туда. Он даст мне адрес. Я съезжу на недельку отдохнуть куда-нибудь, а потом примусь за скульптуру.
— Кто заплатит за камень?
— Мне пообещали хороший аванс.
— Понятно. Что ж, будем надеяться, что всё это у вас выгорит. Теперь послушайте меня внимательно, Гарсия. — Трой оглянулась по сторонам и понизила голос. — Пока вы живёте и работаете в моей студии, вы должны вести себя прилично. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Нет.
— Прекрасно понимаете. Никаких ваших привычных шалостей с женщинами я не потерплю. Вы все время сидите совсем рядом с Соней. Вы с ней вместе живёте?
— Когда хочется кушать — нужно кушать, — философски изрёк Гарсия.
— У меня здесь не ресторан, зарубите это себе на носу, пожалуйста. Хорошо? Я видела, как вчера вы пытались заигрывать с Сиклифф. Этого я тоже не потерплю. В Татлерз-энде не должно быть никаких псевдобогемных штучек, никакой свободной любви или даже обычного флирта. Это шокирует прислугу, да и вообще неприятно. Договорились?
— Угу, — ухмыльнулся Гарсия.
— Поза изменилась, — раздался голос Кэтти Босток из центра студии.
— Да, эт-та точно, — поддакнул Уотт Хэчетт. Остальные художники устремили на него неодобрительные взгляды. Австралийский акцент сиднейца был настолько выражен, что эффект получался почти комичный. Некоторые даже подозревали, что Хэчетт нарочно валяет дурака. В школе Трой было принято, что новички раскрывают рот лишь тогда, когда к ним обращаются. Уотт об этом не знал и Трой, которая люто ненавидела ссоры, всерьёз беспокоилась по этому поводу. Простодушию Хэчетта можно было позавидовать. Оно же порой делало его совершенно невыносимым. Трой подошла к мольберту Кэтти, посмотрела на чёткий рисунок и перевела взгляд на натурщицу. Затем прошагала к подиуму и опустила правое плечо Сони в прежнее положение.
— Лежи вот так, Соня.
— Поза — ну совершенно кошмарная, мисс Трой.
— Ничего, продержись ещё немного.
Трой принялась расхаживать по студии, проверяя, как идут дела у её учеников. Начала она с Ормерина, расположившегося на левом фланге.
— По-моему, чуть скованно, — сказала она, немного помолчав.
— Она ни секунды не лежит спокойно, — пожаловался француз. — Настоящая егоза. То дрыгнет ногой, то поводит плечами. Невозможно работать — совершенно невозможно.
— Начните заново. Сейчас она лежит правильно. Зарисуйте как есть. У вас получится, вот увидите.
— Последние три месяца были для меня сущей пыткой, — признался Ормерин. От малакенского сюрреализма меня выворачивало наизнанку. Хоть я его и не признавал, но, будучи в их школе, не мог не попробовать. Из-за этого я к вам и вернулся. В голове у меня полный бедлам.