- Но этот сигнал не играется медленно... Только быстро. Бегом, как говорят, - ответил Марио.
- Бегом, ты говоришь? Да... да... Бегство он мне напоминает и меня... Очень быстро... В темноте!! – Это последнее слово стало светом, наконец-то осветившим тайну. - Я вспомнил! Я нашел! - заорал он с сияющим лицом. Под это дудение меня преследовали греческие солдаты в Албании, посреди дикой ночи и гор... А ну-ка сыграй это еще раз, Марио. Побыстрее, дорогой мой. Бегом...
До самого вечера он заставлял его играть побудку и каждый раз краснел и задыхался, будто действительно бежал от преследования. Когда уехали другие гости, он задержал Марио, чтобы показать ему форму, которую носил тогда и сохранил как реликвию. Это был выцветший зеленый китель, брюки-галифе, солдатские ботинки, пилотка. Был и серебряный знак «фасции», приколотый к петлице.
- Да, приблизительно вот таким я был на войне... — сказал Карузо, утопая в форме, как кривой короткий огурец в просторном пакете. И затем повернулся к своему верному камердинеру, который следил неусыпным взором за этой демонстрацией: - Значит, так, мне пришла в голову одна идея, - сказал старик. - Я поручу моей поварихе-пуэрториканке Памеле сыграть роль Айше, и сегодня же вечером. Тело ее ширококостное и жирное, как у албанки, а вот испанские специи, которые кладет эта мерзавка, могут мне испортить иллюзию. Поди, скажи ей, чтобы намазала волосы керосином и съела побольше чесноку... Так делали во время войны албанки, чтобы бороться со вшами и простудой... Надень ей паранджу, и пусть она ее ни в коем случае не снимает, потому что иначе я эту Памелу выброшу из окна, - свирепо прокричал он в возбуждении, которое все нарастало.
То, что произошло потом, было из области анекдотов. Он заставил многострадального Марио играть здесь, на веранде, побудку, в то время как сам бегал в темноте по саду, спотыкаясь и падая, с одышкой собаки в состоянии оргазма. Затем он скрылся в доме, но все время высовывался из ближайших окон и кричал все более триумфально:
- Играй, Марио. Быстрее, мальчик мой. Аванти, маэстро!..
И Марио играл до того момента, когда в семидесятилетнем позвоночнике Боккачио Карузо произошло весеннее чудо. Труба помогла? Повариха? Чеснок? Керосин? Или все это вместе в сочетании с безграничной человеческой верой, которая способна поднять неподъемное? Как бы там ни было, покойный дотторе Кавальеро был посмертно оценен по справедливости этой ночью. Кости его потрескивали с ликованием Галилея, слыша, как Карузо орет из окна Марио и всему свету:
- И все-таки он шевелится! И все-таки он шевелится!
Глава 12
Так началось для Марио заключение на вилле. Его держали там все воскресенье и понедельник. Когда утром во вторник он решил тайно сесть в свою машину и уехать без разрешения старика, стража его завернула.
- Дорогой мой мальчик, - сказал ему Карузо. – С твоей помощью я поймал золотую птицу молодости. Сумасшедший я что ли, чтобы ее отпустить?
Заподозрив, что старик тронулся умом, Марио забеспокоился, попытался дозвониться отцу, но не смог этого сделать. Телефонист виллы его не соединил.
- Я хочу связаться с моим отцом, - пожаловался Марио Карузо.
- Я уже с ним связался и получил соответствующее разрешение держать тебя, сколько хочу. Не волнуйся, - ответил тот с загадочным выражением.
- Но какая у вас, в конце концов, цель? Держать меня в пожизненном заключении? - спросил, дрожа от негодования и страха, Марио.
- Не требуй, дорогой, чтобы я тебе открыл свои цели. Ибо тогда ты узнаешь нечто, способное тебя очень испугать. Лучше успокойся и смирись с таким положением дел. Уверяю, это заключение может тебе пойти на пользу. Поверь мне...
Новая тайна начала омрачать небо, как грозное затмение луны, полное рычания собак, черных пророчеств и предчувствий катастрофы. Страх охватил душу Марио со слепой силой первобытного суеверия. Что способно, узнай он это, перепугать? И почему отец оставил его на столько дней на милость Карузо, даже ни разу не позвонив?
Марио прожил неделю, как заключенный в тюрьму принц, меланхоличный среди роскоши своего рабства, отшельник для любого развлечения, наслаждения, кутежа. Все становится таким безвкусным без чудесной приправы свободы. В пятницу он совсем не ел и почувствовал нервное истощение с холодной дрожью в теле. Карузо отсутствовал весь день. Вернувшись в сумерках на виллу, он нашел Марио в постели и спросил:
- Ты что, решил объявить голодную забастовку?
Марио не ответил, но в глубине души родилась у него мысль о настоящей забастовке. Он объявил о ней внезапно, вечером, когда Карузо начал бегать по саду, разогреваясь соответствующим образом, прежде чем пойти к Памеле; вот он дал знак уже классическим «Аванти, маэстро», но ответом была мертвая тишина.
- Играй же! Что с тобой? - нетерпеливо прокричал он вновь.
- Не буду, - решительно ответил Марио.
- Не будешь? Почему? - возмутился тот.
- Мне надоело это музыкальное сводничество... Всю жизнь я занимался этим в ночных клубах...
- Но сейчас совсем другое дело, - сказал старик.
- То же самое, даже хуже. Иди ты, дед, к черту и дай мне уехать к отцу, - прокричал Марио с возмущенным достоинством истинного Паганини и вернулся в свою комнату.
Реакция старика была достойна Карузо. Он пришел, держа в дрожащих руках длинноствольный пистолет с глушителем, и приставил его к груди Марио. При этом ревел, как разъяренный бык, которого попытались кастрировать на глазах его любимой коровы.
- Я тебя убью, ублюдок! Хладнокровно и на месте, - прошипели сжатые губы.
- Папино мио... - крик удивления и ужаса непроизвольно и бесконтрольно, как кишечные газы, вырвался из Марио.
- Нечего его звать! Зря стараешься!.. Он не придет. Ну, а если бы и пришел, то пальцем не пошевелил бы для того, чтобы тебя спасти. Только я могу это сделать, эх ты, глупый щенок мафии...
Холодное дыхание стали начало передавать окоченение смерти членам Марио, вплоть до последнего ногтя.
- Я могу нажать курок прямо сейчас, - сказал Карузо. - Но я предпочитаю заключить с тобой честное соглашение. Очень выгодное для нас обоих. Думаю, ты согласишься, скача от радости, и, более того, благословишь меня, как Исаак своего великодушного бога.
- Исаак? - прошептал Марио...
- Ты и есть Исаак, стопроцентный. Но судьба захотела, чтобы ты сделал мне благо, и я в свою очередь хочу тебя спасти...
- От кого?
- От меня и от твоего отца... То есть ото всей мафии, которая тебя приговорила к почетной смерти...
- Почетной? Смерти? - промямлил безжизненно Марио и больше не мог вымолвить ни слова. Горло наполнилось застывшим цементом, а мозг механически, как пленку магнитофона, прокручивал страшное открытие. Позже, много позже он осознал слова Карузо. Во время любого сильного шока бывает стадия записи и стадия прослушивания. Человек, получающий пулю, не чувствует немедленно своей боли. Но будущее страдание, агония и даже душевная борьба записываются в деталях с самой первой роковой секунды его клетками. Бесконечное повторение «пленки», ее болезненного мотива обеспечивает трагическому знанию совершенное усвоение.
Когда наконец Карузо оставил его одного, Марио закрыл дверь, улегся одетый на кровать и до утра вновь и вновь прослушивал их разговор. Карузо показал ему дополнительный, секретный протокол, подписанный между двумя кланами, подпись Игнацио Паганини под смертным приговором.
- Это как будто бы я тебя уже убил и ты находишься на том свете. Но вдруг прихожу я и говорю: «Хочешь вернуться назад, на землю, дорогой мой мальчик? Я не требую взамен ничего чрезмерного. Мне нужно только твое искусство, чтобы скрасить свою позднюю старость». Какой дурак откажется от подобного предложения?
Целый час Карузо объяснял, как трудно будет убедить «семью» в том, что им следует подарить жизнь сыну Игнацио Паганини. Но в конце концов ему бы это удалось, он докажет, что это неслыханное дело явится колоссальной этической победой для всех Карузо. В старинных пергаментах сицилийской мафии упоминалось о подобных благородных жестах. Будет очень красиво вырастить столь великодушно рыцарскую розу залитого солнцем романтизма на сером американском цементе безотрадной жизни. И кроме того, нельзя исключить выгоду от возможной беременности. У пуэрториканской «албанки» были все необходимые данные, чтобы произвести на свет нового Карузо. Почему бы нет? Во всяком случае, время покажет...