Тот рухнул как подкошенный, упав навзничь и раскинув руки в стороны.
— Madre di Dio… — пробормотала Филомена.
— Я повторю в последний раз, и если ты не сделаешь то, что я скажу, я перережу тебе горло от уха до уха, — сказал Лука. — Отнеси это отродье вниз и брось в топку.
Трясущаяся Филомена распеленала младенца, открывая крохотное сморщенное личико и грудь.
— Вот, — сказала она, протягивая младенца Луке. — Если вы отец, берите его. Это ваш ребенок.
Лука равнодушно посмотрел на младенца.
— Возможно, я и отец, — сказал он, — но это не имеет значения. Я не хочу, чтобы этот род жил.
Филомена была в недоумении.
— Вот, — повторила она, протягивая младенца Луке, — возьмите его.
Лука начал было поднимать разбитую бутылку, но остановился.
— Я не хочу его брать, — сказал он, хватая Филомену за затылок и грубо толкая ее через всю кухню к лестнице в подвал, где ворчала котельная, гоняя по кругу тепло.
В подвале было темно. Лука подтащил Филомену к котельной и, отпустив ее, открыл дверь топки. От горящих углей пахнуло жаром и красным светом.
— Бросай его в топку! — приказал Лука.
— Нет! — воскликнула Филомена. — Mostro!
Лука приставил ей к горлу разбитую бутылку, и она протянула ему ребенка.
— Это ваш ребенок. Делайте с ним что хотите.
Лука посмотрел на котельную, затем снова перевел взгляд на Филомену. Заморгав, он отступил на шаг назад. В красных отсветах горящего угля эта женщина не была похожа на Филомену. Она нисколько не была похожа на ту акушерку, которую он забрал на Десятой авеню несколько часов назад. Лука ее совсем не узнал.
— Ты должна это сделать, — тихо произнес он.
Филомена покачала головой, и тут впервые у нее в глазах блеснули слезы.
— Брось это отродье в топку, — продолжал Лука, — и я тебя прощу. В противном случае я перережу тебе глотку и швырну вас в огонь обоих.
— Что вы такое говорите? — пробормотала Филомена. — Вы сошли с ума. — Она всхлипнула так, словно до нее наконец дошла жуткая действительность. — О, Madre di Dio, вы сошли с ума!
— Я в здравом рассудке, — возразил Лука. Поднеся зазубренный край разбитой бутылки из-под виски Филомене к горлу, он повторил еще раз: — Я не хочу, чтобы этот род жил. Я не сумасшедший. Я знаю, что я делаю.
— Нет, я этого не сделаю, — упрямо промолвила Филомена.
Тогда Лука схватил ее за волосы и подтащил в жар, пышущий из открытой дверцы топки.
— Нет! — закричала Филомена.
Она извивалась в крепких руках Луки, стараясь защититься от жара, но вдруг зазубренный край бутылки из-под виски прикоснулся ей к шее, и через мгновение младенца уже не было у нее в руках. Он исчез, остались только Филомена и Лука, и красные отсветы котельной, а вокруг — непроницаемый мрак.
Склонившись над раковиной на кухне, Хукс плеснул воды на рассеченную кожу на подбородке. Очнувшись какое-то время назад, он шатаясь добрел до раковины. На лестнице, ведущей в подвал, послышались шаги. Какая-то женщина всхлипывала: Хукс предположил, что это акушерка. Еще раз плеснув водой в лицо, он провел мокрыми пальцами по волосам, а когда обернулся, у него за спиной стоял Лука, держа Филомену за затылок, словно она была марионеткой и рухнула бы на землю, если бы он ее отпустил.
— Во имя всего святого, — пробормотал Хукс, — Лука…
Лука бросил Филомену в кресло. Та буквально сложилась пополам и, схватив себя за голову, заплакала.
— Отвези ее домой, — приказал Лука Хуксу, направляясь к лестнице наверх. В дверях он остановился и обернулся. — Луиджи… — Замявшись, Лука смахнул волосы со лба. Казалось, он хочет что-то сказать Хуксу, но никак не может подобрать слова. Наконец он махнул на Филомену и сказал: — Заплати ей пять «кусков». Ты знаешь, где взять деньги, — добавил он, выходя на лестницу.
Келли лежала неподвижно в кровати, закрыв глаза и вытянув руки по бокам.
— Келли, — тихо окликнул ее Лука, присаживаясь на матрац рядом с ней.
Внизу открылась и закрылась дверь кухни, и через какое-то время на улице завелась машина.
— Келли, — снова произнес Лука, уже громче.
Она даже не пошевелилась. Лука вытянулся рядом с ней и прикоснулся к ее лицу. Он понял, что Келли мертва, как только его пальцы дотронулись до ее кожи, однако все равно прижался ухом ей к груди, пытаясь услышать сердцебиение. Он не услышал ничего, и в этой тишине в нем всколыхнулось какое-то странное чувство. Какое-то мгновение Луке казалось, что он расплачется. Он не плакал с детства. Когда-то маленький Лука плакал каждый раз после побоев, которые устраивал ему отец, но однажды он не заплакал, и после того больше уже никогда не плакал, — поэтому непривычное чувство оказалось очень болезненным, и Лука его задушил, мучительно напрягая свое тело и дожидаясь, когда это чувство пройдет. Достав из кармана пузырек, он вытряхнул горсть таблеток и отправил их в рот. Запил он таблетки щедрым глотком виски из фляжки, стоявшей на столике возле кровати. Затем Лука уселся на кровати и высыпал в рот остальные таблетки, снова запив их виски. В кармане пиджака он нашел еще один пузырек и пачку денег. Во втором пузырьке оставалось всего десять или двенадцать таблеток, но Лука все равно проглотил их и улегся рядом с Келли. Подсунув под нее руку, он приподнял ее так, чтобы ее голова лежала у него на груди, и прошептал: