– Это исключите, там есть расхождения в показаниях, надо разбираться.
Майор кивает, уходит.
– Слушаем соображение, – обращается Пал Палыч к Куркову.
– Скорее, даже ощущение… – начинает тот.
– Соображение про ощущение, – хмыкает Томин, догадываясь, что камешек готовится в его огород.
В ответ Курков высказывается резче, чем собирался:
– Уровень преступности серьезней, чем мы считаем. Мы все по старинке, этакая сыскная романтика. Пойдем на малину, подружимся с урками, раскроем их злодейские планы!
– Ишь! – сердито изумляется Томин. – Как же, не отработав фигурантов, двигаться дальше?! Повальная облава? «На всех перекрестках поставить турникеты»?
– А ваше мнение? – любопытствует Пал Палыч у Сажина.
– Насчет романтики Коля перегнул. Но я и от других ребят слышал: в среднем мы идем на порядок ниже, чем матерые преступники.
– Паша, никакого уважения к нашим сединам!
Телефонный звонок.
– Знаменский… Ясно. Через пять минут освобождаюсь.
– И что считаете нужным делать? – спрашивает он Куркова.
– Научиться думать с опережением. А то, когда обвинительное заключение пишем, только тогда соображаем до конца: вон как у них все было!
– С опережением – это прекрасно. Но пока не проворонить бы партию наркотиков. Займитесь Снегиревым. И дядей Мишей! – оборачивается Пал Палым к Томину.
– Что касается Есимгалиева, то с момента приезда чтоб он был под колпаком, Паша. При передаче товара брать с поличным!
На первом этаже КСИБЗа Хомутова вешает большую фотографию одного из «мальчиков» в траурной рамке. Рядом напарник погибшего – голова забинтована, руки на перевязи.
Тут же молча стоят Коваль, Крушанский, Коля, Феликс и группа «псов».
– Наших было двое, тех пятеро, – вздыхает Хомутова. – Хороший мальчик.
– Жене пятьдесят тысяч, – распоряжается Коваль в сторону Крушанского. – А ему, – про забинтованного, – лечебные и премию.
Коваль удостаивает пострадавшего рукопожатием и направляется наверх, на ходу говоря Хомутовой:
– Увеличивай штат своих мальчиков. Как московские дела?
– Осталось трое оптовиков. Жесткие мужики, надеются устоять. Другие все готовы на наши условия.
– А те, значит, не боятся… – Смелость Ковалю импонирует. – Попробуй мирные переговоры.
Хомутова кивает и отстает. Ее окликает Коля:
– Люба, ты запретила держать траву в банкетном зале?
– Конечно. Мало ли что.
– Куда же складывать?
– Думайте. Я отвечаю за безопасность.
Коля догоняет патрона у двери кабинета.
– Олег Иваныч, скоро большой привоз, а девать некуда. Можно сюда хоть временно?
– Это наш офис. Здесь принимаем людей со всего Союза. Имеем право работать в комфорте, а не под лестницей. Насчет складирования были же идеи.
– Крушанский не финансирует.
– Как всегда, подводят смежники? – усмехается Коваль и, чувствуя, что разговор примет общий характер, приглашает всех войти.
– А время жмет, – поддерживает Колю Феликс. – Началось сезонное колебание цен, зимой будут перебои с поставками.
– Нет надежного варианта, – ворчит Крушанский. – Последнее предложение Феликса – подвалы гауптвахты.
Коваль взглядывает на Феликса с веселым одобрением:
– Под защитой гарнизона?
– Не люблю, когда вы связываетесь с военными, – говорит Крушанский. – Там, где могут вызвать наряд с автоматами… Я перестраховщик, меня это не устраивает. И потом, нельзя сосредоточивать в одном месте. Проводка загорится, молния ударит…
– Налетит ураган, случится землетрясение, – в тон ему продолжает Феликс.
Хомутова настроена юмористически к мучающим их проблемам и держится по-домашнему, что-то прибирая в кабинете Коваля.
Крушанский игнорирует реплику Феликса, гнет свое:
– Нужен запас на пять-шесть миллионов. Потеря его помимо финансового удара повлечет крупные деловые осложнения. Монополизируя рынок, мы получаем на руки готовую сеть розничных торговцев с их клиентурой.
– Короче, Крушанский.
– Минуту, Олег Иваныч. И мы берем на себя обязательство их снабжать. Если не выполним, у нас с вами получится не бизнес, а борьба с наркоманией, хе-хе…
Никем не оценена попытка Крушанского сострить. Его воспринимают как полномочного, но нудного бухгалтера фирмы, хотя это не единственная его ипостась.
– Нужны несколько мелких хранилищ.
– Сплошное благоразумие, – скучает Коваль. – Но прав.
– Раз пошел глобальный разговор… потянем ли мы весь рынок? Жуть берет, сколько они дряни выжирают. За народ страшно! – вырывается у Коли.
– Народ перетопчется, – вскидывается Феликс. – Жрут неконкурентоспособные. Но действительно, Олег Иванович, пока торговцы вне нашей системы – их забота, как добывают товар. Для нас же разрозненные поставки… и вообще такой огромный оборот…
Растущее недовольство патрона заставляет его умолкнуть.
– Дело не в обороте, – говорит после паузы Коваль. – Не в деньгах. Безбедно прожить есть много способов… Нет, не понимаете. Ну-ка, сядьте. Я – хочу – владеть – всем. Такая вот идея. Это будет не только красиво. Наркотики ключ к власти. Где угодно, над кем угодно. Заведем картотеку потребителей. Сын министра наркоман – считайте, министерство наше. Дочь областного вождя – вождь у нас в кармане. Да человека любого ранга можно скрутить за месяц! Достаточно купить его врача… И мы еще вернемся за подснежниками!
Коля, похоже, увлекся размахом, размечтался. У Феликса в глазах хищный огонек, Крушанский притих в задумчивости: а ведь, чего доброго, и учинит патрон государство в государстве, а Хомутова полна восхищения и гордости.
Коваль проверяет, какое впечатление произвела речь, и усмехается:
– Спасибо за внимание.
Ардабьев сидит в кабинете Знаменского. Оба разместились сбоку стола, чтобы избежать традиционной позиции следователь – допрашиваемый и задать беседе неофициальный характер. Но поначалу Ардабьев с трудом преодолевает скованность, тем более что и Пал Палыч не вполне раскрыт и не испытывает к посетителю безусловного доверия.