Но клиенты – особенно те, что танцевали, – не намерены безропотно сдаваться. Взвинченные наркотическим допингом, они в схватке необычайно сильны и изворотливы.
Вот облепленный милиционерами парень вырывается в переднюю и колесом катится к выходной двери.
– Сеть! – кричит Томин.
Парня отпускают, он вскакивает и тут же оказывается спеленутым наброшенной сетью.
Второго беснующегося тем же порядком усмиряют в танцевальной комнате.
– Понятые, фотограф, начинайте! – заглушает галдеж и выкрики команда Томина.
В коридоре появляется бас.
– Зачем так кричать? – морщится он.
Томин отводит микрофон от губ.
– Перестали бы вы шляться по злачным местам, – говорит он.
– Разрешите взять пальтишко? – тянется бас к вешалке.
– Еще встретимся на подобной почве – обещаю неприятности. Сколько можно спекулировать на том, что вас любят?
– Вы мне испортили вечер, – капризно рокочет бас и скрывается.
– Зачем вы его отпустили? – резковато вопрошает Курков.
– Отвали, Коля! У него неоперабельный рак. И он знает, и все.
В опиумокурильне орудует со вспышкой фотограф.
Вдруг один из курильщиков, лежавший, казалось, без сознания, вскакивает и, словно подброшенный взрывной волной, вылетает на балкон. Сажин настигает его в прыжке и втаскивает обратно.
А на кухне хозяин притона протягивает Куркову паспорт.
– Я тут даже не прописан. Зашел, как все, просто в гости. Гляжу, что-то странное, как раз собирался домой…
Выстрел, выстрел, выстрел. Два в голову, один в грудь. Но человек не валится, потому что он фанерный, лишь для достоверности одетый в пиджак и брюки. За спиной его – сарай, принимающий в свое нутро пули, прошивающие чучело навылет и те, что пролетели мимо цели. Стреляют из пистолетов с глушителями.
Это тренируются и развлекаются «мальчики» Хомутовой. Стреляют с ходу, с поворота, в падении, через плечо назад.
– Пах-пах! – азартно восклицает пухлый юноша с младенчески-старообразным лицом и тоже палит куда-то, но из игрушечного пистолета.
Неловко оступившись на ровном месте, он падает, хныкает раз-другой, его заботливо поднимают, отряхивают, делают «козу», и он смеется.
Появляется Хомутова:
– Хватит, мальчики! Мишеньку кормить надо.
Она уводит сына за руку, «мальчики» растягиваются на пожухлой траве.
Выдался хороший осенний денек, и на даче у Хомутовой собралась своя компания. Дом стоит на большом участке, который обнесен непроглядным дощатым забором. Помимо стрельбища, на нем есть еще одна достопримечательность – детская площадка с песочницей и множеством легких, очень крупных игрушек.
За садовым столиком Хомутова кормит сына. Ест он наполовину сам и с большим аппетитом, но координация движений не всегда точна, приходится придерживать и направлять руку с ложкой и вытирать подбородок.
Хомутова лучится нежностью и курлыкает с ним, как с младенцем.
– Вот так, вот так. Мишенька кушает котлетку… Мишенька… Что Мишенька кушает?
– Котетку, – картавит он.
– Правильно. А глазки моргают, моргают глазоньки, дождик будет.
– Додик.
– Ты мое солнышко, с тобой бюро прогнозов не нужно. Ты мой всегда маленький сыночка… Вот эту помидорку мы сейчас раз…
Коля издали посматривает на семейную идиллию:
– От рождения такой?
– Может, от пожара.
Коля явно не понимает, о чем речь.
– Не в курсе? Патрон, можно сказать, подвиг совершил, а ты не в курсе! – Крушанский рад рассказать ему о Ковале. – Ты знаешь хоть, что за человек он был?
– Знаю, крупный.
– Не то слово. Гигантский человек! Хозяин снабжения половины Севера. Бывало, у нас в любом президиуме – Коваль.
– Пострадал, выходит, от перестройки?
– Это она пострадала, что без Коваля осталась. И без нас с тобой тоже.
– Ну а подвиг?
– Мишеньку из огня вынес. Барак загорелся, уже крыша рухнула.
– В зоне?
– Нет, Люба уже на поселении жила. Под Ковалем и зэки работали, и вольнопоселенцы. Очень его уважали. А уж после этого случая, сам понимаешь.
– Крушанский, за что она все-таки сидела?
Тот прикладывает палец к губам:
– Ни одна душа не знает.
– Батюшки, кто приехал! – слышится возглас Хомутовой.
Миша с радостным мычанием бросается навстречу Ковалю. Тот гладит его по голове, дарит конфеты и игрушку.
– Полгода не видел – и помнит! – поражается Хомутова. – Умница моя!
Однако Мишины ласки затягиваются, и Коваль дает понять взглядом, что есть разговор.
– Поиграйте с Мишенькой, – просит Хомутова «псов», прибывших с патроном.
Они отвлекают ребенка какими-то кунштюками и уводят. Доносится его смех.
– Такой всегда радостный, такой веселый, – улыбается мать.
– Он по-своему счастлив.
– Ну конечно же! – Для Хомутовой это настолько самоочевидно, что ее даже удивляет высказывание Коваля. – Конечно! И никогда не узнает, какая она, жизнь… какие люди. Он счастливей всех!
Под мышкой Коваль держит книгу и теперь протягивает ее Хомутовой. «Технология производства пеньковых канатов», – озадаченно читает она название.
– Пеньку делают из конопли, Любушка, – торжественно сообщает Коваль.
Хомутовой долго объяснять не надо.
– Сырье круглый год!
– Главное – не зависеть от производства на местах. Будем сами диктовать цены. Я присмотрел для начала уютную фабрику. Еще увидишь: выйдем на мировой рынок!
…Крушанский подходит к стрельбищу.
– Позвольте попробовать, – говорит он «мальчикам» и берет пистолет с глушителем. – Нажимать здесь?
И всаживает пулю за пулей почти без разброса в «сердце» мишени.
… – Бать, я пройдусь? – спрашивает скучающий дома Вася.
Морда складывает кукиш.
– Я тебе пройдусь! – и вздрагивает: – В ворота стучат!
С террасы торопливо входит другой Морденок.
– Машина чья-то, – извещает он.
Присутствующие в комнате переглядываются. Чувствуется, что дом на осадном положении.