– Как зовут племянника?
– Леопольд, – жалостливо подсказывает Хомутова и хамит, выходя из образа: – Как кота в мультиках.
– Гадюка! – отвечает ей на это директорша и набирает номер.
– Кира, это мать. Ты когда ездила в Крым, фотографировалась с Леопольдом?.. Тебя надо спросить, с каким!.. – Хомутова подсовывает ей карточку. – Стоите на камнях, сзади гора… Высокий брюнет, тонкие усики. Как не помнишь?.. Все, потом объясню.
Она кладет трубку, а Хомутова припевает:
– Вот молодежь! Заразила и не помнит, а?
– Хватит морочить голову! – рявкает Тушина.
– Каково будет ее мужу, как узнает. Он ведь ревнивый страшно, Стасик-то! И сестрам тоже, Наде с Верой.
Тушина решает для вида согласиться:
– Сколько ты хочешь?
– Считайте сами. Леопольду от врача отмазаться, чтоб снял с учета, потом на неофициальное лечение. Мой проезд туда-назад. Ну и этот… моральный ущерб…
– Хорошо. Завтра принесу, – говорит Тушина.
– А-а, надумала в милицию стукнуть, – разоблачает ее Хомутова. – Директорская голова!
– У меня здесь нет.
– Бедная, значит? Могу одолжить.
Хомутова выкладывает несколько толстенных денежных упаковок.
– По десять тысяч. Бери.
У Тушиной все в голове переворачивается кувырком. То было вымогательство, теперь похоже на подкуп. Да что же это такое?!
А Хомутова не дает опомниться:
– Вот повестки в венерологический диспансер. На обследование. Кире и Стасику как официальному половому партнеру.
Тушина читает и вскрикивает:
– Ты же знаешь, что она здорова!
– А я вот так поделю, – Хомутова ребром ладони раздвигает пачки, – это доктору, это лаборантке. И будет сифилис. И ни в жизнь твоя Кира не отмоется. Такие же повестки на работу пойдут. Кстати, и уголовная статья есть – за умышленное заражение. Потонешь в дерьме!
– Я пойду в райком! – грозит Тушина. – Я найду управу!
– Хорошо, пришла. Хоть в ЦК. Спасите, шантажируют, будто у дочки сифилис. А там гинекологического кресла нету. Что тебе скажут? Ах, Анна Кондратьевна, мы вам очень сочувствуем. Но поскольку есть официальный вызов, пусть дочка пройдет анализы. Тогда можно обжаловать в райздрав. А сами думают: только бы поскорей руки вымыть! Мало ли что. Дальше. В райздрав мы успеем раньше тебя. От больших денег нигде не отказываются.
– Аферистка! Подлюга! – вне себя кричит Тушина.
Из приемной заглядывают «мальчики»:
– Мама, не помочь?
– Да нет пока. Немножко директорша нервничает.
Парни скрываются.
– Все равно не боюсь! Ничего со мной не сделаешь! – упорствует Тушина.
– Зачем меня бояться? Ты бойся, что Стасик опять на развод подаст. Прошлый раз Кира чуть в Кащенку не угодила, верно?
– Не понимаю… чего вы добиваетесь? – выговаривает Тушина после паузы.
– Да пустяки. Откроем лабораторию по качеству. Оборудование мое, люди мои. В их дела чтобы никто не лез. Второе – сменишь кладовщика, я пришлю кандидатуру. Через неделю надо приступить к работе.
Тушина постигает наконец смысл всей истории. Страх, отвращение, протест легко читаются на ее бесхитростном лице.
– Вот оно что!
Садится к столу, что-то размашисто пишет.
– На, подавись! Взяли?
Хомутова читает написанное заявление:
– «Прошу освободить от занимаемой должности». И чем же это Кире поможет? – изумляется она. – Как тебе ее не жалко? Нет, какая-то ты баба легкомысленная. Ведь еще только с почты повестки понесут – уже вокруг начнется шу-шу-шу. Слыхали, Тушина-то дочка… А у тебя их еще две. На них, думаешь, не приготовлено? Все прахом пойдет. Нет у тебя выхода, пойми!
Кажется, Тушина начинает-таки понимать.
Хомутова забирает деньги, кроме одной упаковки.
– Будь здорова, старуха, не кисни, – и идет к выходу.
В последнем всплеске ярости Тушина швыряет пачку ей вдогонку, метко попадает в спину. Хомутова денег не поднимает, отталкивает назад носком туфли:
– Оставь на мыло, как надумаешь вешаться. Веревки у тебя свои… Ты, дура, цени, что я про внуков не напоминаю, – и без малейших сомнений подытоживает: – Стало быть, через неделю.
Вторая половина дня. В хорошем настроении Ардабьев после работы возвращается домой. В авоське нехитрые покупки.
Что-то вспомнив, приостанавливается и, поколебавшись, идет позвонить в автомат.
В кабинете Знаменского звонит телефон. Знаменский снимает трубку:
– Да, я. Секунду, Владимир Игнатьевич. – Прикрыв микрофон, сообщает сотрудникам, с которыми шло рабочее совещание: – Извините, мой подопечный. – И в трубку: – Что-то вдруг пропали. Не звоните, глаз не кажете… Работы у всех много. А я, грешным делом, решил, что вас смутила встреча в моем кабинете. Угадал?.. Верю, что собирались подробно объяснить. Но хоть в двух словах?
Ардабьев мается в телефонной будке: – Я расскажу, как все было. Пал Палыч… Почему мы друг с другом знакомы в лицо. В двух словах не объяснишь. Тут замешан человек очень несчастный… Хорошо, приду обязательно. До свидания.
Отошел от телефона, вспомнил, что авоська осталась в будке на крючке, вернулся, взял.
Через некоторое время в не очень людном месте около него тормозит машина, открывается задняя дверца.
– Простите, можно вас на минутку? Не скажете, как нам проехать…
Отчего не помочь людям? Ардабьев наклоняется к машине, и тут железные руки хватают его за голову, кто-то подпихивает снаружи.
Он втащен внутрь, «Волга» спокойно отъезжает и скрывается.
…Его вводят в комнату, голую и лишенную примет. Окно забрано металлическими прутьями. Стол, два стула, обтянутая клеенкой медицинская кушетка. В комнате радушный Феликс да провожатый застыл у двери.
– Извините, Владимир Игнатьевич, за такой способ знакомства. Садитесь, пожалуйста. – Несколько секунд приглядывается к собеседнику. – Хотим взять вас на работу. Зарплата… ну, чтоб не торговаться, в двадцать раз больше вашей нынешней. А то холода уже, а вы бегаете в летнем плащике.