Бьямино, землемер из Астии, также вернулся к нормальной жизни.
Альберто Апостоло, владелец ресторана, так и не оправился от потрясения, у него серьезное психическое заболевание. Признанный «недееспособным» германскими трибуналами, он не смог бы дать показаний против своего палача, однако само его состояние свидетельствует об ужасе той бойни.
Алессандро, который тоже не смог полностью восстановить свое душевное равновесие, живет сейчас в Брешии, работает на металлургическом заводе. Долго лечившие его психиатры разрешили ему вернуться к семье.
Позднее были найдены еще двое выживших во время расстрела: Леон ди Бенедетто родом из Калабрии и Гидетти из Таранто.
В штутгартском суде бывший лейтенант выступил с яростным протестом: он не присутствовал при казни «итальянцев, собиравшихся дезертировать». Ему понадобилось восемнадцать лет, чтобы узнать, что они были расстреляны автоматными очередями.
— Меня преследовал неприятель, — сокрушенно признает он. — Само собой разумеется, я был вынужден освободить свою роту от всего лишнего.
По возвращении из моего печального паломничества в Пьоленк я перечитал стенографическую запись процесса в Штутгарте, которую мне передал один немецкий юрист, имя которого я не хочу называть. Рассматривая едва различимые фотокопии, я потерял чувство времени. Память моя все спутала, и я оказался в Нюрнберге 1947 года во время знаменитого процесса над генералами СС… Я присутствовал на нем среди сотни журналистов со всего мира. С наушниками на головах мы следили за речами защитников. Приводившиеся факты бесчисленных убийств леденили кровь.
Иногда слушать допросы было невыносимо, например заявление генерала СС Отто Оллендорфа, повторявшего глухим голосом: «Если бы все повторилось, я сделал бы то же самое». Все они — Штрекенбах, Эрнст, Барбье, Лишка, Иллерс, Хемпен, Рауфф, Мориц — повторяли одно и то же. Все прятались за приказы фюрера или за «законы» военного времени. Некоторые другие обвиняемые, казалось, были менее убеждены в том, что служили благородным целям и «третьему рейху».
Одно дело произвело на меня особенно тяжкое впечатление. Сидевший на скамье подсудимых и опиравшийся на палку старик — оберфюрер СС вместе с эсэсовцами Штрекенбахом, Эрлингером, Бруннером, Гюнтером, Брауном, Вагнером и Шульцем принимал участие в убийстве тридцати тысяч цыган.
Американский судья Мусмано допрашивал его по одному конкретному факту: об одной цыганской семье, которую эсэсовец разыскивал с фанатичным терпением в течение многих месяцев, пока наконец не нашел ее в глухом районе Сербии и не отправил в газовую камеру.
— Чем было вызвано такое упорство? — допытывался американский судья.
— У меня был четкий приказ, в нем точно указывалось количество цыган.
— Они были последними в вашем списке? — спросил судья.
— Да, они были нам нужны для ровного счета: тридцать тысяч цыган… Я должен объяснить вам, господин судья! Меня воспитывали в очень строгих правилах. Мой отец был пастором, человеком долга. Он испытывал ужас перед неопрятностью. Перед тем как сесть за стол, он внимательно осматривал мои руки, ногти. При малейшем намеке на грязь он привязывал мои руки к спинке кресла, стягивал их железной проволокой и бил линейкой до тех пор, пока пальцы у меня не становились синими. Затем я снова должен был мыть руки. Так мой отец, пастор, приучил меня к опрятности. Я никогда не забуду его уроки…
— Однако какое это имеет отношение к тем несчастным, которых вы преследовали в глухих провинциях Балкан?
Казалось, этот вопрос судьи привел эсэсовца в явное замешательство.
— Но, господин судья, они же были грязными и неопрятными. В первый же раз, когда я увидел цыган, я понял, что это всего лишь паразиты. Наше общество могло без них обойтись — их надо было уничтожить.
Этот человек выглядел еще бледнее, чем в начале допроса. Он кусал губы, его тщедушное тело сотрясалось от приступов кашля. Может быть, он потерял здоровье, преследуя этих грязных цыган? Не был ли он жертвой своей благородной цели? Ему понадобились многие месяцы, чтобы отыскать эту семью из девяти человек в глухой провинции Сербии. Достичь точной цифры в тридцать тысяч человек было венцом его карьеры, признался наконец оберфюрер СС.
Так реализовывалась на практике нелюбовь Гитлера к цыганам.
Судья Мусмано, итальянец по происхождению, был поражен. В приступе ярости оберфюрер СС застучал по полу своей тростью.
— Да, господин судья, они были грязные — женщины, дети, мужчины; они вполне заслуживали того, чтобы исчезнуть все до единого.