Мои собственные расследования часто приводили к разоблачению тесных связей, которые фашистская эмиграция и европейские нацисты поддерживают с преступным миром. Я могу лишь процитировать высказывание Патриса Шаироффа на этот счет:
«В то время как в ряде стран террористы-усташи играют роль подручных полиции (например, в Парагвае), в Западной Европе они тесно связаны с воровскими шайками. Члены хорватских фашистских организаций охотно занимаются сводничеством, торговлей оружием или наркотиками, кражами со взломом или специализируются на вооруженных налетах. В этом случае уголовный бандитизм становится неотделимым от политической преступности».
Занявшись делом Рикора и начав расследование обстоятельств встречи в «Каса марина», я был поражен размахом этого явления, особенно распространенного в Южной Америке, где уголовные и политические преступники заключили между собой пакт о взаимопомощи.
Деятельность обеих мафий тесно переплелась, их члены всегда готовы к убийствам, диверсиям, террору. И цивилизованному миру еще долго придется сражаться с этим двуглавым чудовищем, у которого есть и влиятельные вдохновители, и могучие помощники. Это чудовище отнюдь не на голодном пайке, его обильно вскармливают на случай «дня X», который готовит мафия СС.
Глава XV
Однорукий убийца
В 1962 году я был проездом во Франкфурте-на-Майне. Утром просматривал местные газеты. В них много писалось об экономических достижениях города, что подтверждалось открывающейся из широких окон моего отеля панорамой промышленного и торгового центра, в котором росли многоэтажные здания и кипела бурная коммерческая жизнь.
Мое внимание привлекла небольшая заметка в низу полосы, в которой говорилось о Курте Лейббранде — известном архитекторе, в прошлом лейтенанте, командовавшем ротой саперов. Следствие против него было начато на основании заявления бывшего унтер-офицера, обвинившего Лейббранда в расстреле тридцати итальянцев в августе 1944 года. 13 июля 1961 года в аэропорту Франкфурта Лейббранд был арестован, но вскоре выпущен под залог в 250 тысяч западногерманских марок. А затем «за недостатком улик» оправдан баденским судом.
Это было слишком простое объяснение, которому я не поверил. Во второй половине дня я уже был в Штутгарте и стучался в дверь государственного прокурора земли Баден-Вюртемберг на Урбанштрассе, 18. У господина Шабеля нашлось достаточно предлогов, чтобы уклониться от встречи со мной. Холодно встретивший меня его заместитель герр Геберль попытался отговорить меня от изучения этого «весьма давнего» дела, «исчерпанного западногерманской прессой».
— Суд Штутгарта, — заключил он с упрямым видом, — не может руководствоваться ни слухами, ни петициями, подписанными иностранцами, которые чаще всего носят мстительный характер.
Я решил заняться делом Лейббранда как журналист-международник. Я не собирался выступать в роли прокурора. Мне хотелось лишь вынести на суд читателей историю трагической гибели ни в чем не повинных итальянцев. Провинциальная французская газета «Провансаль», а позднее миланская газета «Джорно» дали мне список ста непосредственных свидетелей этого злодеяния из Прованса и Ломбардии, которых я хотел сделать судьями преступлений Лейббранда.
На следующей неделе я приехал в Пьоленк, маленький городок в районе Оранжа (Воклюз). В бистро на площади Жертв войны, как будто специально предназначенной для этого, я выставил на круглом столике серию фотографий Курта Лейббранда, как старых, так и недавних. У меня было чувство, будто я в некотором роде начинаю процесс… назначив встречу бывшим руководителям маки́, представителям местных властей и двум свидетелям…
Я уже пытался что-нибудь узнать у очевидцев этого событии, живущих в Оранже, главном городе кантона. Они всячески уклонялись от моих вопросов. Не было ли с моей стороны жестокостью вновь воскрешать времена проклятой войны, которую они, конечно, не забыли… В этом безмятежном красивом городе, где каждая минута имеет привкус вечности, никто не хотел заново переживать кошмары немецкой оккупации.
Я вновь просматриваю свои записи, которым исполнилось двадцать лет. И вновь слышу банальные фразы: «О да, в те времена всякое случалось!», «Ведь в 1944 году шла война!» А если настойчиво расспрашивать, скажут: «В то время расстреливали, бывало, по двадцать человек сразу…»