Рувеле был, слава тебе господи, из тех ребят, на которых все заживает, как на собаке. Не успели оглянуться, как у него срослась губа, будто ничего и не было. А он уже новую штуку придумал: надо как-нибудь прокатиться верхом на Мафусаиле, всем школьникам разом. Но как это сделать, чтобы никто не узнал? И Рувеле решил, что это надо сделать в субботу после обеда, когда все лягут отдыхать. В это время Касриловку можно вынести из дому со всем добром.
Один из учеников стал было возражать:
– Как же это можно еврею ехать в субботу?
Но Рувеле ему ответил:
– Осел, разве это значит ехать? Это ведь игра!..
Пришла суббота. Все пообедали, прилегли отдохнуть. Прилегли Касриэл и Касриэлиха. Тогда во двор к водовозу стали потихоньку собираться ребята. Рувеле сразу же принялся наряжать Мафусаила. Раньше всего он заплел ему гриву в косы и разукрасил их соломинками, затем надел ему на голову белый бумажный колпак, который укрепил тесемками, и, наконец, к хвосту прицепил старый веник, чтобы хвост выглядел длинней и красивей. И ребята, опережая друг друга, стали взбираться на спину лошади. Кому удалось взобраться, тот был на коне, остальным же оставалось только подождать. А пока они шли позади, понукали Мафусаила, чтобы тот шел быстрей, и пели хором:
– Так будет воздано коню, которому Рувеле пожелает оказать честь!..
У Мафусаила, однако, не было никакой охоты двигаться быстрей, и он плелся шажком. Во-первых, куда ему спешить, в самом деле? Во-вторых, ведь сегодня день отдыха. Но Рувеле не переставая подгонял лошадь, нокал, вьёкал, тюкал и орал изо всех сил на остальную братию:
– Черт бы вас побрал! Что же вы молчите?
А Мафусаил все – трюх да трюх шажком, да подумывает про себя: «Ребятня резвится, пусть их порезвится!»
Но когда детвора стала уж слишком докучать ему, нукать, гнать, махать руками – Мафусаил пошел быстрее; а когда он шаг убыстрил, веник стал бить по ногам. Тогда он побежал. Веник стал пуще бить. Мафусаил пошел вскачь. Ребята пришли в восторг, а Рувеле и вовсе подпрыгивал от удовольствия и все покрикивал: «Гоп-гоп-гоп!» Гопали они до тех пор, пока стали сыпаться с коня наземь, как галушки. А Мафусаил только теперь, сбросив всех и почуяв свободу, пустился, как обезумевший, устремляясь все дальше, по ту сторону мельниц, за город. А здесь пастушата, увидев странно разряженную лошадь, в бумажном колпаке, загикали, погнались за нею, стали кидать в нее палками, натравили собак. Собаки не заставили себя долго просить, пустились вдогонку, стали кусать, рвать ее; одни схватили сзади за ляжки, другие забежали вперед, вцепились в горло. Мафусаил захрипел. Собаки терзали его до тех пор, пока, наконец, не доконали.
На другой день ребята получили по заслугам. Разбитые носы да шишки на лбу – это не в счет. Помимо всего этого, они получили взбучку от своих родителей, да и учитель Хаим-Хоне всыпал им. Больше всего досталось, конечно, Рувеле, потому что все ребята, когда их пороли, плакали, как полагается, а этот, наоборот, смеялся. Тогда его принялись полосовать крепче. Но чем больше его били, тем сильней он смеялся, а чем сильней смеялся, тем крепче его били. Дошло до того, что сам учитель Хаим-Хоне рассмеялся, а на него глядя – и все ученики. Поднялся такой хохот, что соседи сбежались, прохожие на улице остановились, – тут были и мужчины, и женщины, и мальчики, и девочки. «Что случилось? Что за смех? Отчего смеются?» Но никто не в силах был ответить – все смеялись. Тогда и прохожие не выдержали, расхохотались. Тут еще пуще загоготали ученики и сам учитель, а на них глядя, покатились со смеху и пришедшие. Одним словом, все надрывали животики, смеялись до слез, до коликов в боку.
Не смеялись только двое – водовоз Касриэл и его жена. Когда, не дай господи, ребенок умирает в дому, не знаю, рыдают ли по нем так, как рыдали Касриэл и Касриэлиха по своей утрате, по своей бедной лошадке, по старому Мафусаилу.