И лишь когда из глубин памяти вдруг выплыл древний иероглиф, он начал понимать, что происходит. Полностью разорвав узы, связывавшие его с христианской верой, он в последние несколько лет заряжался негативной энергией, стремясь к цели, которой не сумел достичь сам Алистер Кроули, — к встрече с дьяволом. А в это субботнее утро произошло то, что Фратер Заратустра называл «выбросом магической энергии»: то, о чем Пауло так часто просил, о чем заклинал, пытался добиться с помощью всех своих обрядов, омовений, мечей Святого Георгия, наконец свершилось. Просимое — даровано: Пауло оказался лицом к лицу с дьяволом. Ему захотелось выброситься из окна, однако он сообразил, что, прыгнув с четвертого этажа, может расшибиться, переломать руки и ноги, утратить способность двигаться, но вовсе не обязательно умрет. Рыдая, как заблудившийся ребенок, зажав уши, пригнув голову к коленям, он вспоминал обрывки проклятий, которыми в колледже Санто-Инасио гремел когда-то с амвона падре Руффьер:
<…> И вот мы уже в аду! Мы видим вокруг лишь слезы и слышим скрежет зубовный!
<…> И все мы рыдаем и каемся, а дьявол смотрит на нас с мерзкой улыбкой, от которой наши страдания становятся еще страшнее. Но самая лютая кара, самая невыносимая муки — в том, что у нас нет никакой надежды. Мы останемся здесь на веки вечные.
<…> А дьявол говорит: милый мой, твои страдания еще и не начинались!
Да, вот оно — Пауло попал в ад, который оказался пострашнее, чем живописал его падре Руффьер, и где вдобавок ему суждено пребывать в одиночестве. Да, потому что началось это уже давно — сколько же прошло? два часа? три? Он потерял представление о времени — а Жиза куда-то запропастилась. Может, и с ней что-нибудь стряслось? Чтобы перестать думать об этом и хоть как-то отвлечься, он принялся пересчитывать книги на полках, потом диски, картины, ножи и вилки, тарелки, носки, трусы… Доходил до конца и все начинал с начала — книги, пластинки… Жиза застала его над раковиной на кухне, с тарелками в руках и, переполошившись, принялась расспрашивать, что с ним, однако Пауло, дрожа всем телом и стуча зубами, не силах был ничего объяснить, только твердил: «Не знаю».
— Как не знаешь?! Все ты знаешь! — вспылила Жиза. Обнявшись, они опустились на колени и оба заплакали. В ту минуту, когда Пауло признался Жизе, что боится смерти, в голове его вновь ожили видения прошлого: «Тебя страшит смерть, — кричал ему когда-то падре Руффьер, — а меня возмущает твой страх!» Жизе тоже было неловко, что такой панический ужас обуял человека, еще совсем недавно казавшегося всезнающим, уверенным в себе, настоящим мужчиной, который познакомил ее с разнузданными магическими действами О.Т.О. Впрочем, он находился в таком состоянии, что ничье мнение — падре, возлюбленной или отца с матерью — его не интересовало. А истина заключалась в том, что он не хотел умирать, а еще меньше — отдавать душу дьяволу. Набравшись храбрости, он шепнул Жизе на ухо:
— Надо пойти в церковь! Надо выбраться отсюда и прямиком двинуть в церковь!
Активистка левого движения не поверила своим ушам: ее возлюбленный собрался в храм Божий?
— Что ты там собираешься делать, Пауло?
Общаться с Богом. Просить у Него прощения за то, что сомневался в Его существовании, и тем самым положить конец этим мукам. Он потащил Жизу в ванную, включил душ, а сам скорчился на полу рядом с нею. Смрад, туман и грохот не исчезали. Пауло принялся громко читать молитвы, все, какие только знал: «Отче наш», и «Верую», и «Богородице, Дево…», пока Жиза не начала вторить ему. Потом они так и не смогли вспомнить, сколько времени провели на полу душевой кабины, под ледяными струями воды, от которой у них посинели и онемели кончики пальцев, но наконец Пауло вскочил, опрометью бросился в гостиную и схватил с полки Библию. Вернувшись к Жизе, он открыл священную книгу где пришлось, — а пришлось на 24-й стих 9-й главы Евангелия от Марка — и вместе с Жизой принялся твердить, как мантру:
Эти пять слов они повторяли сотни, если не тысячи раз. При этом Пауло — так же громко — отрекался от всяких связей с О.Т.О., Кроули и всеми демонами, которые в ту субботу, судя по всему, вырвались из преисподней, чтобы мучить его. Когда же наконец пришло умиротворение, за окнами уже вечерело, а Пауло пребывал в совершеннейшем изнеможении — физическом и моральном.