— Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится. Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему; Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех Путях твоих.
Я преклонил колени, и, коснувшись клинком моих плеч, он проговорил:
— На аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона.
Пауло рассказывает, что в тот самый миг, когда Жан произнес эти слова, с небес хлынул благодатный летний ливень. «Поискал глазами ягненка, — пишет он, — но тот куда-то исчез. Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения: Живая Вода падала с неба, и в струях ее блистал клинок моего меча».
И Пауло как ребенок принялся праздновать свое воскресение, душой и телом предавшись мадридской Мовиде. Отель, в котором остановился по приезде, он сменил на приятную меблированную квартиру в фешенебельном районе Алонсо-Мартинес и погрузился в фиесту, бушевавшую по всей Испании. Он рассчитывал до начала октября пользоваться услугами Тониньо, которого в дневнике называет исключительно «раб» или «р.», но довольно скоро понял, что законтрактовал не того. Покуда Пауло сибаритствовал и желал до последней капли осушить чашу богемных удовольствий, Тониньо обернулся радикальным вегетарианцем, ел только то, что способствует здоровью и долголетию, причем — в мизерных количествах, и не пил ничего, в чем содержался хотя бы грамм алкоголя.
Тониньо не мог веселиться вместе со своим хозяином, потому что обязан был возвращаться в пансион доньи Кристины до одиннадцати — то есть как раз тогда, когда Мовида только еще начиналась. И все чаще, и с каждым разом — все настойчивее Тониньо сетовал, что на его жалованье прожить невозможно. Однажды после заявления, что денег не хватает даже на еду, у них состоялся острый диалог:
— Ты бы перечел наш договор, а? Там ведь сказано, что если выбьешься из бюджета, недостающие деньги будешь добывать сам — как знаешь и где сумеешь.
— Черт бы тебя взял, Пауло, но еще там сказано, что иностранец не имеет права работать в Испании.
— Вот что, раб, это все чушь. Все как-то крутятся, крутись и ты. Слава богу, не инвалид.
Что же, пришлось крутиться. Едва лишь пальцы Тониньо выскребли из кармана последний завалившийся там медяк, как волей-неволей пришлось взяться за привезенную из Бразилии гитару. Он выбрал самую оживленную станцию метро, уселся на мостовую и принялся напевать бразильские песенки, подыгрывая себе на гитаре. В перевернутую тульей вниз шапку прохожие бросали монеты и — изредка — кредитки. Долго сидеть на одном месте он не мог: полицейские гоняли его вместе с другими попрошайками, однако за час обычно набиралось от 800 до одной тысячи песет (9–11 долларов 2008 года), и этого хватало на еду и оплату пансиона. Другим способом хоть немного повысить уровень жизни были азы азиатского точечного массажа, которыми он владел и начал тайно пользоваться здесь, благо это не требовало знания испанского языка (как и никакого другого). Он стал даже подумывать о том, не дать ли в одну из мадридских газет объявление о своих услугах, однако расценки за объявления заставили отказаться от этой идеи. С помощью одного из новых приятелей он добился того, что какая-то добрая душа напечатала ему набор визитных карточек, где предлагался «терапеутический масаж шиатцу на дому, снимающий безсонницу, утомление и напряжение». Одну из них он вклеил в свой ежедневник и сверху приписал:
Четв. 25 сент. 1986
Проснулся поздно, но все-таки отправился бегать в парк Ретиро. По возвращении у меня начался понос, и сейчас я вконец обессилел. Позвонил Пауло и сказал ему, что должно произойти чудо, чтобы я вышел из дому… Сделал карточки с предложением массажа, собирался раздавать их в людных местах, но на самом деле в массаже нуждаюсь я сам. Мне нужно окрепнуть…
Страница дневника, где Тониньо Будда признается, что в Мадриде, чтобы продержаться, подрабатывал массажем
По возвращению в Бразилию он — зазывала на шоу Рауля Сейшаса
А Пауло Коэльо, безразличный к страданиям «раба» (который в начале октября, не попрощавшись, вернется в Бразилию), кроме развлечений, знать ничего не хотел. Он обедал и ужинал в лучших ресторанах, много ходил в кино и по музеям, а также познал две новые страсти — корриду и электронную игру пинбол, причем не отходил от автомата, пока не перекрывал рекорд предыдущего игрока. Постепенно он так увлекся боем быков, что способен был проехать несколько часов на поезде, чтобы увидеть того или иного тореро — или быка — в действии. Если не было корриды, он проводил целые дни в клубах и на дискотеках среди подростков. Если заняться было нечем, записывался на какие-нибудь курсы — например, где обучали танцам с кастаньетами. Впрочем, прошло совсем немного времени, и в душе его вновь начал свое мучительное движение маятник: эйфория — депрессия. У него на счету в банке лежало 300 тысяч долларов, у него было пять квартир в Рио, исправно приносивших доход, он был удачно женат и совсем недавно получил свой меч Мага или Наставника (оба слова он неизменно писал с заглавной буквы), — но счастливым себя не чувствовал. Несмотря на «рассеянный образ жизни», он нашел время исписать с сентября по январь, когда вернулся в Бразилию, более пятисот страниц дневника. По большей части там заунывно и бессчетно перепевается, как повелось уже лет двадцать, один и тот же мотив, превратившийся в подобие плаксивой мантры; «Мне скоро сорок, а я все еще не стал великим писателем». Кристина, в конце октября на несколько кратких недель появившаяся в Мадриде, подсыпала на его раны соли. Однажды, воспользовавшись тем, что супруг восхитился творческой продуктивностью Пабло Пикассо, она сделала первый ход: