13 августа 1971 года, в пятницу, когда прошло чуть больше месяца после возвращения Пауло из Соединенных Штатов, раздался телефонный звонок из Вашингтона. Сообщили ужасную весть: только что скончался дедушка Артур Арарипе. Мастер Тука получил черепно-мозговую травму, упав с лестницы в доме дочери в Бетесде. Его госпитализировали, но в больнице он скончался. Потрясенный этим известием, Пауло некоторое время сидел молча, пытаясь осознать услышанное. Он вспоминал, каким в последний раз видел деда — улыбающегося, в задорном берете, — и воспоминание это было столь свежо, будто они только что прилетели в Вашингтон, а потому примириться с тем, что мастера Туки больше нет, было невозможно. У Пауло возникло ощущение, что сейчас он выйдет на балкон и обязательно увидит, как мастер Тука дремлет там с открытым ртом, прикрывшись журналом «Ридерз дайджест». А может быть — дедушка это просто обожал — он сейчас подденет каким-нибудь замечанием хипповатого внучка. Скажет, к примеру, что Пеле — просто «неотесанный мулат», а Роберто Карлос — «истеричный крикун». Бывало, дед принимался превозносить диктаторов правого толка вроде португальца Салазара или испанца Франко (инженер Педро в таких случаях имел обыкновение вклиниваться в разговор, громогласно утверждая, что малевать, как Пикассо, или бренчать на гитаре, как Джими Хендрикс, способен любой и каждый). Но Пауло это не раздражало — наоборот, он умирал со смеху от таких эскапад упрямого деда. Ведь тот, несмотря на весь свой консерватизм — и, видимо, потому, что в юности сам принадлежал к богеме, — единственный в семье с уважением и пониманием относился к друзьям Пауло. В конце концов, мастер Тука стал Пауло вторым отцом, щедрым и терпеливым — в отличие от первого, угрюмого и раздражительного инженера Педро. Поэтому юноша особенно тяжело переживал внезапную смерть дедушки. Прошло немало времени, пока рана в душе перестала саднить.
Пауло по-прежнему вел уроки для абитуриентов и ходил на занятия, где, похоже, вновь начались проблемы. «На первом году человек учится использовать личный авторитет, чтобы достичь желаемого, — писал он в дневнике. — На втором ученик теряет прежний организационный нюх, а на третьем вообще готов на все махнуть рукой». Вскоре он узнал, что детектив Нелсон Дуарте, которого подозревали в принадлежности к «Эскадронам смерти», уже вовсю нарезает круги вокруг Национальной школы театра в поисках «наркоманов и коммунистов». На одной такой вылазке этот полицейский столкнулся с мужественной женщиной, преподавателем и фоноаудиологом Глорией Бойтенмюллер, которая, тыча пальцем ему в грудь, заявила:
— Мои ученики будут носить прически, какие им заблагорассудится, а если кого-то из них арестуют, тебя вынесут отсюда вперед ногами.
Дневник надежно хранил все тайны, и Пауло потихоньку обличал творившийся вокруг произвол:
Этот Нелсон Дуарте снова стращал учащихся и преподавателей с длинными волосами, и школа дала указание не пускать «волосатиков» на занятия. Я сегодня не пошел на занятия, потому что не решил еще, стричься или нет. Это здорово достает. Постричься, не носить цепочек, не одеваться как хиппи… Невероятно! В дневнике я сохраню полипный тайный отчет о нашем времени. Однажды я опубликую все это. Или буду хранить в специальном сейфе, не подверженном воздействию радиации и с легко доступным шифром на замке, чтобы кто-нибудь когда-нибудь прочел все, о чем я тут написал. Но если хорошо подумать, хранить эту тетрадку небезопасно.
В его записях можно отыскать множество подтверждений тому, что ему был чужд радикализм противников диктатуры. В дневнике полно таких утверждении: «Идея покончить с этим и установить коммунистический строи никуда не ведет, потому что это — такое же дерьмо», — или: «Вооруженная борьба — это путь в никуда, так было и так будет впредь». Но размах репрессий ширился, и гонениям в стране подвергались даже те, кто просто высказывал недовольство режимом, а также их друзья. Несмотря на строгую цензуру, установленную для газет, сообщения о насилии, которому по приказу правящей клики подвергались оппозиционеры, доходили до всех, а зловещая тень спецслужб нависла теперь над каждой головой. Одного друга Пауло арестовали люди из ДОПС только потому, что он решил поехать в Чили, а там правил социалист Сальвадор Альенде! За год до этого Пауло едва не хватил удар от ужаса, когда он прочел в газете, что его давняя возлюбленная, красотка Нэнси Унгер, была ранена, когда на Копакабане, сопротивляясь аресту, она стала отстреливаться. Теперь он узнал, что Нэнси в числе семидесяти политзаключенных была выслана из страны в обмен на захваченного отрядом Народного революционного авангарда посла Швейцарии Энрико Джованни Букера. Режим уже добирался до тех, кто вообще не имел отношения к вооруженной борьбе. Преследуемый цензурой композитор Шику Буарке де Оланда удалился в вынужденную эмиграцию в Италию. Жителей Баии Жилберто Жила и Каэтано Велозо обрили наголо в армейской казарме в Рио, насильно посадили в самолет и отправили в Лондон. Мало-помалу зрели «гроздья гнева» против военной диктатуры, но ничто пока не могло заставить Пауло преодолеть страх и высказать наболевшее вслух. Огорченный собственным бессилием предпринять что-либо против режима пыток и убийств, он впал в депрессию.