Собственно, почему бы и не спросить?
— Что-то я, похоже, заблудился, — смущенно проговорил я. — В какой стороне Меровенс?
— Прямо впереди, — удивленно отозвался командир. — Ты неподалеку от его границы. Разве ты не знаешь, что вышел из Аллюстрии?
Тут я наконец кое-что начал понимать. Аллюстрия — под властью злой королевы. Это очевидно, судя по тому, какой приемчик мне там оказали.
— Нет, я этого не знал, — ответил я. — Только где бы я ни был, я стремился поскорее оттуда выбраться.
— Это тебе удалось. Знай, ты прошел через горы. Королева Аллюстрии пытается их присвоить, поселив там кое-кого. А те притворяются, будто ее подданные. Если эти горы кому и принадлежат по-настоящему, так это горцам, которые называют себя швейцами.
Вот так неожиданно вся география встала на места. Я нахмурился.
— Но не кажется ли вам, что вы сделали большой круг? Стоило ли подходить к Аллюстрии через Швейцарию?
Командир кивнул:
— Так и есть. Но нет другого пути, как можно было бы еще подобраться к пособникам королевы Сюэтэ незамеченными. Даже если мы пойдем через горы, нас могут выследить.
— Думаю, вряд ли, — неторопливо проговорил я. — Если вы пойдете через то ущелье, по которому я вышел к вам... словом, может так получиться, что того, кто следил за дорогой, уже и след простыл. А нового еще не прислали.
Командир, прищурившись, глянул на меня.
— Ты разделался с ним?
— С ней, — уточнил я. — Нет, я никого не убивал. Я ее убедил в ошибочности ее поведения, скажем так. — Мне не понравился взгляд командира, поэтому я быстренько добавил: — Только не подумайте лишнего. Я не миссионер.
— Ну, стало быть, тогда у тебя язык покрыт серебром, раз ты словами одолел кого-то из приспешников королевы Сюэтэ.
Я заметил, что для рыцаря было не важно, какого пола существо я «одолел», но не удивился, человеку свойственно видеть лишь то, что он хочет видеть. А в средние века люди были ограничены в своих представлениях, оставаясь слепцами в отношении того, чего не знали. И я понял, к чему все эти разговоры насчет вооруженной борьбы со злом — еще одно оправдание поступков, христианством запрещенных, а стало быть, лицемерие.
Но ничего такого говорить вслух я, конечно, не собирался. Одно дело — отстаивать истину, а произносить истины, когда тебя никто об этом не просит, — совсем другое. Я не испытывал ни малейшего желания оказаться поколоченным или стать отверженным.
И все равно от мысли, что я угодил в лагерь ордена воинствующих монахов, мне было не по себе. Интересно, что собой представлял их монастырь? Как туда сходили? Через ворота или по опускной решетке?
— Странно, что ты так мало знаешь о своей собственной стране, — вздохнул командир. — Правда, ты так долго прожил среди язычников. И все же ты ученый, а стало быть, дворянин, хотя тебе и неизвестно, как обращаться с оружием.
Я кивнул. Кое-что я знал про классы в позднем средневековье. Дворянин стоял там ниже аристократа, но выше крестьянина — то есть поместное дворянство там являлось тем, что в нашем времени называется сливками среднего класса. Высокое положение занимали рыцари, но к началу восемнадцатого века столь же высокое положение стали занимать сквайры. Земли у сквайров было столько, что они могли подчинить себе несколько фермеров-вассалов, да и образованны они были получше многих. Попал ли я в это самое время (по моим подсчетам, примерно в 1350 год)? Я не осмелился задать вопрос — боялся выказать невежество и навлечь на себя подозрения. Образованны — это значило: умели читать и писать, знали правила застольного этикета и придворные правила.
Правда, эти ребята не показались мне такими уж ярыми поборниками классовых различий. Я наблюдал за тем, как рыцари в гамбизонах таскают ведра с водой и разжигают костры вместе со своими сквайрами...
— Как я погляжу, — осторожно проговорил я, — ваши люди трудятся наравне со сквайрами...
— Верно, — согласился командир. — Это упражнение учит послушанию и смирению.
— Но, — возразил я, — когда я подошел к вашему лагерю, ты сказал, что я гожусь только на то, чтобы таскать воду и дрова.
— О да, и очень сожалею о своих словах. Однако вид у тебя был такой, что нельзя было понять на глаз, кто ты. И все же, друг, запомни: крестьянин лишь на то и годен, чтобы рубить деревья да таскать воду, а рыцарь умеет все — ну, разве только того не умеет, что положено особам королевской крови или монахам. И, конечно, рыцари умеют таскать воду и собирать хворост. Ясно?
Я согласно кивнул. Что тут возразить? Такая точка зрения в их времена была весьма обоснована. Всегда можно делать меньше, чем умеешь — и для них такое было жестом уничижения, — но зато нельзя делать больше. От этой мысли волосы у меня на затылке зашевелились. Я прекрасно знал, что любого человека можно выучить ездить верхом и орудовать палашом — но я бы первым взялся утверждать, что некоторым это удается лучше, чем другим. Просто дело в том, что в моем просвещенном веке считалось, что любое занятие почетно — по крайней мере люди стараются так думать.
— Но вы к тому же и монахи.
— Воистину так, и черную работу мы исполняем так же ревностно, как и молитву. Тем самым мы не забываем о том, что и мы смертны и при жизни должны страдать, дабы обрести святость в Царствии Небесном.
Что-то мне в этом высказывании очень понравилось — оно как бы согласовывалось с моими убеждениями. Но я решил не обольщаться.
— Хочешь сказать, что все люди перед очами Господа равны?
Он уставился на меня так, словно я произнес речи изменника.
— О нет! Я хотел сказать только, что после смерти все могут стать святыми!
Но, несомненно, некоторые святые главнее других. Я представил себе Царство Небесное, где разгуливают святые, и у всех нимбы разных размеров. У святых-крестьян домики меньше, чем у святых-помещиков, а у святых-аристократов — и вообще дворцы. Мне пришлось прикусить губу, чтобы не расхохотаться и не выдать себя. Я быстро переменил тему:
— В таком случае не станете ли возражать, если я вам помогу?
Командир непонимающе улыбнулся.
— Как же так? Теперь ты готов по доброй воле исполнить то, что отказался сделать по приказу?
Я ответил ему удивленным взглядом.
— Вот ты сам себе и ответил.
Командир рассмеялся и хлопнул меня по плечу.
— Так и есть, ты точно джентльмен. Будем рады принять твою помощь.
— А я рад вашему гостеприимству, — в тон ему проговорил я. — И премного благодарен. Вы куда более дружелюбны, чем тот отряд, на который я не так давно напоролся.
Командир тут же посерьезнел и напрягся.
— Кто такие? Где?
— То был рыцарь и его оруженосцы, — растягивая слова, отвечал я. — Имена их мне неизвестны, но на щите у рыцаря был изображен перевернутый и растоптанный факел.
— Сэр Голь Тарнский, — скривившись, кивнул командир. — Его репутация мне известна — одни только злые дела. Где ты встретил его?
— По другую сторону от перевала, в долине.
— Это хорошо. Его лошади не смогли бы гнаться за тобой по горам. И как же тебя встретили он и его люди?
— Плохо. Помутузили меня, словно мешок с сеном, по очереди, и в конце концов я обезумел и стал наносить им ответные удары.
— Обезумел? Так ты, выходит, берсекер* [11]?
— Нет-нет! — Я прикрыл глаза, сдерживая смех, и взглянул на командира, вымучив неловкую улыбку. — Я хотел сказать: «разозлился». Сбил с ног двоих-троих, и рыцарь решил меня в лепешку превратить, но его конь споткнулся, и его вышибло из седла.
— Чистое совпадение? — Командир нахмурился. — Не верится. Что за дух охраняет тебя?
Вопрос мне не понравился — что-то в нем было очень житейское.
— Самый обычный ангел-хранитель, — ответил я, пожав плечами.
— Значит, ты наверняка что-то сказал, — упорствовал командир. — Ты — чародей?
11
У викингов — воин, готовый идти на смерть, напившись предварительно настоя из мухоморов.