— Ну, глобально нет большой разницы, чем надираться. Хоть скверным пивом, как плебеи. Вот только Фергус отчего-то всегда сначала выпивает лучшее.
Она нахмурилась:
— Я не об этом. Ты живешь быстро. Так, словно впереди жалкие несколько лет. Это человеческая кровь, ее не победить.
Как она любит двусмысленности. Сиди и гадай, что имела в виду. Что двенадцать лет для нее ничего не значат, и она по-прежнему ждет извинений? Или что-то иное?
— И пытаться не собираюсь. Меня всегда забавляли учения, предлагающие кому-то извратить свою природу, — язвительно отозвался я. — Например, занятные человеческие представления о ценности воздержания
— Ты сегодня циничен.
— Я всегда циничен.
— Сегодня — особенно.
— Исключительно от счастья, что снова вижу княгиню.
Все было слишком неофициально, и мне это заранее не нравилось. Проклятье, кто приглашает для дружеской беседы выпить вина в спальне? Хорошо, не вина — рябиновой настойки. Не суть.
Она сделала перестановку. Теперь везде были зеркала, множество зеркал. Одно прямо над гигантским ложем — на такой постели могла бы разместиться половина Братства. Резные столбики, полог убран, вызывающая белизна простыней.
Слишком толстый намек на ожидаемое завершение вечера.
И эта грискова тряпка на фэйри слишком уж обтягивала ее тело. Кажется, без одежды она и то смотрелась бы менее голой. Готов поставить всю свою коллекцию артефактов против грязного носового платка, что под тонкой тканью не было ничего.
Мне приходилось прилагать усилия, чтобы смотреть ей в глаза, а не ниже. Туда, где в вырезе декольте призывно покачивался шарик голубого топаза на серебряной цепочке.
Забавно, как быстро ее намеки перешли с “Ты мне не слишком-то интересен” и “Завоюй меня” до “Давай начнем сначала”.
Нет, спасибо, уже наигрался. Что я ей — мальчик вроде того юнца у трона?
— Как поживает Стормур?
Иса нахмурилась:
— Отец сделал его своим регентом.
— Надо полагать, это означает, что братец-буря навсегда перебрался в Хансинор? Какая утрата, однако! Я буду скучать по его сиятельной физиономии. Никто другой не умеет так забавно пучить глаза.
— Не надо! — в ее голосе захрустел лед. — Элвин, ты рискуешь все испортить.
— Обожаю рисковать и все портить. В последнем мне вообще нет равных.
— Еще слово о моем брате и я тебя выставлю.
— Просто ради интереса: “выставлю” означает “выставлю из дворца”?
— Из города тоже.
Она не шутила, и я заткнулся.
Надо было перейти к делу: гейс, данный князю Церы, каменный сторож в логове культистов… Но мысли, как и взгляд, упорно возвращались к топазу в соблазнительной ложбинке. Камень слегка светился изнутри, приманивал взглянуть, как платье на вдохе натягивается, обрисовывая грудь фэйри. Под тонкой тканью рельефно выделялись напряженные соски. Я вспомнил запах ее волос, вкус кожи…
И красные ожоги, что оставляло на ней мое пламя. После каждой нашей ночи она вся была в пятнах, как далматин. Мне в ответ доставались укусы и царапины.
Иса подалась вперед и задышала чаще. Темно-вишневая капля сорвалась с края ее бокала, упала чуть ниже ямки ключицы, скользнула, оставляя багряный след на безупречном мраморе кожи. Я потянулся стереть ее…
Наши глаза встретились.
Надо уходить. Это ловушка.
Я залпом допил содержимое бокала. И понял, что никуда не уйду.
— Встань!
Иса усмехнулась, услышав приказ в моем голосе. Той самой развратной, сводящей с ума усмешкой. И послушалась.
— Распусти волосы.
Она смотрела надменно, но в дышащем высокомерием и чувственностью лице читалась скрытая готовность подчиниться. Если я буду достаточно настойчив.
— Ну? Мне самому это сделать?
Танцующей походкой фэйри скользнула к стене, встала меж двумя зеркалами. Еще один высокомерный взгляд сверху вниз, затем она подчеркнуто медленно вынула шпильку. Одну. Вторую и третью… Туго свернутый узел волос распустился, разметался снежной волной по плечам. Сияющий белый шелк объял хрупкую фигурку.
“Что дальше?” спрашивали ее смеющиеся глаза.
Я поднялся и пошел к ней, расстегивая на ходу одежду, не видя ничего кроме повелительницы фэйри. Наткнулся на столик и пинком отшвырнул его с дороги. Бутылка жалобно звякнула.
Запустил руку в волосы Исы и потянул, заставляя вскинуть голову. На ее ледяных губах застыла рябиновая пьяная горечь.
— С возвращением, Элвин, — шепнула княгиня, когда я прервал поцелуй и замер, тяжело дыша, балансируя на грани знакомого омута перед тем, как гремучий коктейль из любви и ненависти заставит забыть обо всем. — Я скучала.