– Да, я здесь, Изабелла. И я хочу знать, что это значит! – Я тыкаю пальцем в сторону камеры Риккардо. – Вы избиваете его?! Избиваете моего брата?!
– Я его пальцем не тронула, – говорит она. – Он вчера беспокоился и бился головой о стену. Такое бывает. Джованни мой сын, как могла бы я обидеть своего мальчика?
Она издевается или считает меня за дуру? Я видела синяки на шее Риккардо. Такой след оставляют только человеческие пальцы.
– Не смейте лгать! Мы обе знаем, что ваш сын сейчас на соколиной охоте с Орландо Мерчанти.
Как жаль, что нет возможности увидеть уродливое лицо, которое она прячет под маской. Удалось ли мне застать ее врасплох? Напугать?
Трудно сражаться с закрытыми глазами.
– Не понимаю, о чем вы, сеньорита.
– Все вы понимаете, – мой гнев холоден и остер, как заточенный стилет. Она страшна в своем уродстве и своей загадочности, но я не боюсь ее, не испугалась бы, будь она самой Черной. – Если я еще раз увижу синяки на Риккардо или если вы снова побежите жаловаться моему отцу… тогда ваша маленькая тайна станет известна всем, поверьте. Я об этом позабочусь.
Я делаю шаг вперед, Изабелла отшатывается.
– И не надейтесь, что за бедного Риккардо некому вступиться, пусть даже отец предпочел вычеркнуть его из памяти. Довольствуйтесь тем, что сумели подсунуть своего бастарда в семью Рино. Вы поняли меня?
Она отвечает глухим «Да».
– Тогда вымойте его. Накормите нормально. Подстригите и переоденьте уже в чистое. Он – безумен, но он не животное. Уверена, отец платит вам достаточно, чтобы содержать моего брата как должно. Завтра после обеда я проверю, как вы выполняете свои обязанности.
Я покидаю подвал с видом королевы, поднимаюсь по лестнице, чувствуя себя правой и сильной этой своей правотой.
Это незнакомое, но приятное чувство.
Передний двор Кастелло ди Нава всегда наполнен людьми и звуками. Звон металла со стороны кузни, ржание лошадей, людские крики. От пекарни тянет свежим хлебом, запах пиленого дерева от мастерской, навоза от конюшен…
Это место хранит счастливые воспоминания. В детстве я любила играть здесь. С Риккардо, пока он еще был рядом. И позже одна, когда удавалось улизнуть от нянек и наставниц.
Иногда я наблюдала за играми детей прислуги. С завистью, со смутной обидой. Я была мала, одинока, и мне так хотелось друзей… но я помнила – нельзя. Мое место не среди челяди, но над ней.
Мельница чуть в стороне от прочих хозяйственных построек, и людей тут меньше. Журчит вода, крутится, поскрипывая, огромное деревянное колесо. Здесь, забравшись в узкую щель меж замковой и мельничной стеной, я пряталась от дуэньи.
К ветке старой яблони все так же привязаны качели. Я опускаюсь на доску. Как я выросла! А когда-то приходилось ныть и просить Риккардо, чтобы подсадил. Поджимаю ноги, но подол платья все равно метет по земле.
Уже не первый день я собираю осколки памяти. Пытаюсь понять, когда и как случилось, что мой брат стал животным с затравленным взглядом, а его место занял тот, другой.
Так и не поговорила с Джованни. Струсила. Страшно было начать.
В семье Рино не принято показывать свои чувства, но я люблю брата. Я хорошо помню, как Джованни защищал меня от отцовского произвола. Защищал и опекал. А что читал нотации – не страшно. От нотаций не больно сидеть.
И он никогда не поднимал на меня руку. Никогда! Даже когда я позволяла себе спорить или тонко насмехаться. Да, брат очень замкнут, но я и сама не открытая книга. И не важно, что вело им в его заботе. Важно, что я ценю ее.
Как же ему было тяжело! Сменить имя, расстаться с матерью, чтобы занять чужое место, – и всю жизнь помнить об этом.
Пожалуй, я даже рада, что у меня теперь два брата.
Венто проносится совсем рядом. Я улыбаюсь, подставляю ладонь, но он словно не замечает. Летит к мельнице и начинает кружить. Его тревожный писк заставляет меня встрепенуться.
– Что такое, малыш?
Стриж опускается на землю у мельничной стены и принимается долбить клювом камень. Он делает это с таким отчаянием, таким остервенением и настойчивостью, словно от этого зависит его жизнь.
Я встаю с качелей. Мне больше не хочется улыбаться.
Что с ним?
«Ви-и-иррри-и-и-и», – почти что плачет мой питомец и бьется грудью о камень.
– Прекрати, Венто! Ты поранишься!
Беру его в руки, он вырывается. Хлопают крылья, летят по воздуху перья.
– Что там? Хочешь сказать, внутри что-то есть?
Он затихает в моих руках.
– Хочешь, чтобы я посмотрела, что там? – спрашиваю я, и мне снова кажется, что я схожу с ума.
Я разговариваю с птицей? И она мне отвечает?
– Виииррриии.
– Хорошо.